Если же говорить о том, что изменилось, то отсутствие человека, способного приложить руки, привело к тому, что ограда вокруг голубятен развалилась и дикие обезьяны стали там безобразничать, то и дело врывались мальчишки, число моих товарищей все сокращалось и сокращалось. Конечно, часть из них просто улетела в поисках корма и нашла себе новое удобное пристанище, но, как бы то ни было, я мог лишь смутно ощутить, что их становится все меньше, точно же я ничего не знал.
Однажды, через много месяцев, неожиданно появился тот самый отвечавший за меня солдат, который ухаживал за голубями. И с того дня он стал Руками, определившими мою судьбу. Руки все еще носил военную форму, но теперь мятую, без погон и ремня. Не было и фуражки, не смазанные маслом волосы на голове были грязными и длинными. Руки нежно, но в то же время с какой-то тайной мыслью посмотрел на меня... Неожиданно случившееся точно туманом заволокло меня, и я, непроизвольно сев на плечо Рук, почувствовал тревожную ностальгию. Руки нежно взял меня сзади за крылья. И я вспомнил, что обычно происходило после этого: меня уносили. Руки, как и прежде, посадил меня в коробку и куда-то унес.
Это был балаган. Там меня прятали в цилиндре, а когда выпускали, я мог лететь куда хочу и всегда возвращался в свою голубятню. Но моего возвращения ждал опережавший меня Руки, и я получал угощение — горох. Это была сравнительно неплохая работа. С тех пор она стала моим ежедневным уроком. Я стал средством существования Рук и, не сознавая, естественно, этого, обрел новые привычки.
Это продолжалось, как мне кажется, бесконечно долго. Однажды весенним днем балаган прекратил свое существование. Когда я дремал, греясь в лучах солнца, ко мне подошел незнакомый мужчина. Насторожившись, я приготовился лететь, но он сделал только еще один шаг, остановился, удобно устроил сумку, которая до этого висела у него под мышкой, и, время от времени искоса поглядывая на меня, начал быстро работать карандашом. Особой опасности как будто не было, и я продолжал сидеть не шелохнувшись. Тут пришел Руки. Он и мужчина тихо обменялись приветствиями. Глядя на ловкие движения мужчины, Руки сказал:
— Здорово у вас получается! Какой прекрасный голубь. Он — моя гордость, во время войны заслужил медаль Героя.
Мужчина удивленно перестал рисовать:
— Значит, он был почтовым голубем, да?
— Да, а сейчас участвует в номере фокусника в балагане, но тот прогорел.
— Ха-ха, у него насмешливый вид, — сказал, улыбаясь, мужчина.
— Он служит вам моделью для будущей скульптуры?
Некоторое время они молчали. Мужчина рисовал, Руки наблюдал за его ловкими движениями.
— Сиди тихо, не двигайся, — сказал мужчина.
— Живое существо, никуда не денешься, — сказал Руки.
— Послушай, дружище, это моя профессия, очень прошу тебя, не двигайся.
— Ничего не получится.
— В таком случае... — Мужчина перестал рисовать и вдруг сказал сурово: — Может быть, вы его поймаете?
Руки быстро заморгал, видимо делая какие-то подсчеты, потом кивнул:
— Ладно.
После этого они начали тихо что-то обсуждать. Они долго торговались, хмуря брови, рисуя пальцами кольца и линии, крутя головами. Наконец мужчина хлопнул в ладоши, Руки слегка склонил голову набок и умолк — стало ясно, что они, скорее всего, договорились.
Руки схватил меня. И хотя я никакой работы не сделал, вынул из кармана мешочек гороха и насыпал полную кормушку.
— Давай ешь, — сказал он ужасно ласковым голосом.
— Грустно? — спросил сзади мужчина.
— Что же тут удивительного, — раздраженно ответил Руки.
Как обычно, меня посадили в коробку. Но пошли со мной не в балаган. Я оказался в пропахшей лекарствами комнате огромного темного дома. Меня положили на спину, выщипали на груди перья и разрезали острым скальпелем. Потом вынули из меня внутренности и, будто сняли рубаху, оставили одну шкурку. Внутренности положили в котелок, сварили и съели. Шкурку набили, укрепили проволочным скелетом, и я стал чучелом.
После этого меня снова положили в ящик и отнесли в мастерскую того самого мужчины. Он поставил меня на помост для моделей, расправил крылья, изменил положение головы. Я уже как таковой перестал существовать. Глядя на меня, мужчина мял и резал глину.
Со стороны могло показаться, что случившееся не представляло для меня ничего особенного. Но то огромное заблуждение. Оставлю в стороне то, что меня лишили жизни, — это дело обычное, произошло иное: я превращался в некое совершенное тело, мало того — превращался в идею. Руками мужчины я формировался как идея. Так что, разве казавшееся со стороны не было огромным заблуждением? Будучи всего лишь интегральной ценностью чувств, я трансформировался в интегральную ценность смысла.