– Хорошо, пока просто постой чуть-чуть, – подбадривала меня медсестра. – Понемногу ты начнешь вспоминать, поднимешь ножку, согнешь в коленке…
Я был удивлен, что она заранее знала, что я не смогу ходить. Эта мысль меня неприятно поразила: пара месяцев постельного режима – и ты уже разучился ходить! Хотя, может, это и раньше произошло, просто я пролежал на больничной койке целых два месяца. Кое-как, потихоньку, с помощью медсестры я все-таки добрел в соседний кабинет и взвесился.
Нет, ну медсестра, конечно, была невероятно красивая!
Глава 4
Возвращение домой
Я постепенно шел на поправку, у меня даже появился аппетит. И, что самое главное, – желание жить. Анализы пришли в норму. Правда, я понимал, что прежней жизни уже никогда не будет.
Еще там, в палате в ожоговом центре, мы с отцом постоянно фантазировали о моем будущем. Он воодушевленно рассказывал, что скоро меня подлечат, мы приедем домой, сделаем протезы, и все станет как раньше. Папа убеждал меня в том, что это временно, что скоро все наладится, нужно только потерпеть.
Мы с ним часто думали или, скорее, я думал о покупке музыкального центра. На дворе были нулевые, и в ту пору об этом мечтали все мальчишки. Я очень любил музыку, особенно рэп. Дома у нас не было даже простого магнитофона. Как-то раз я сказал об этом отцу.
– Да что там магнитофон, музыкальный центр купим! – тут же загорелся он.
Я застыл от изумления. Ничего себе, думаю, это же чистейший звук! А басы! Среди моих друзей вообще ни у кого не было такой техники. Разве что у каких-то «мажоров» имелась тогда современная аппаратура. Одним словом, дефицит.
Подобными планами я и жил. Потом мы с отцом домечтались даже до компьютера. Я, честно говоря, толком и не знал, что он собой представляет. Слышал пару раз, что есть такие штуки, компьютерами называются, что играть на них можно. Конечно, я не понимал, да и не задумывался, как я буду им пользоваться, не имея рук. Просто мечтал о нем, как и любой ребенок.
Вернувшись домой, мне волей-неволей пришлось снять розовые очки. Реальность заставила понять, что ты практически во всем зависишь от посторонней помощи.
Я даже не мог самостоятельно поесть, меня кормили по очереди то мама, то отец.
Но в тот момент я еще не понимал, что нужно учиться все делать самому. По правде сказать, меня накрыло ощущение полной безнадежности.
Выгляну в окно, а там кто пакет несет, кто зонтик, кто капюшон накинул на голову, кто собаку на поводке ведет, кто сигарету курит… Самые обыденные действия, для которых людям требуются руки, стали для меня предметом болезненного внимания. Я смотрел на улицу и думал: вот как мне, например, хотя бы мусор вынести из дома? Раньше это была моя обязанность, мама мне постоянно о ней напоминала. Каждый раз к приезду мусоровоза на улице собиралась целая очередь. Все толпятся, ждут. Запах, конечно, в воздухе стоял тот еще.
Теперь странно было вспоминать подобные моменты. Больше я не мог вынести мусор, не мог сбегать за продуктами в соседний магазин, не мог тайком выкурить сигарету. А раньше я «Атаман» с ментолом любил в мягкой пачке… Я ощущал себя запертым в собственном теле, словно в тюрьме. Ненавидел себя. И самое страшное – не видел никакого выхода из этого мрака.
В семье мы старались всячески обходить тему рук. И родителям, и мне говорить об этом было слишком больно. Поначалу я целыми днями сидел дома, потому что для любых игр с друзьями нужны были руки: в салках, в «вышибалах», в «квадрате», даже в футболе без рук никуда! Первое время ни о каком музыкальном центре речи больше не шло, не до того было: родители решили судиться с шахтой.
Те, разумеется, не признавали себя виновными в том, что не обесточили разворованную подстанцию, что деревню бросили без электричества. У них свет в шахте был, люди продолжали работать, добыча не останавливалась. Что еще нужно? Ну а до того, что за шахтой числилась сломанная трансформаторная будка, которую надо было обесточить, закрыть туда проход, никому дела не было. Вот родители и пытались выбить компенсацию, чтобы покрыть хотя бы стоимость протезов. Судиться с большим предприятием – дело непростое и затратное, нужно было оплачивать адвокатов. Само собой, о музыкальном центре пока пришлось забыть.
Иногда мы навещали бабушку с дедушкой. Мои близкие старались не обращать внимания на то, что у меня нет рук, и вообще избегали разговоров об этом. Но как-то раз меня пришли проведать одноклассники. Подростки двенадцати-тринадцати лет к эмпатии неспособны. Они смотрели так, что мне делалось не по себе. И, знаете, я их не виню. Сейчас я уже взрослый состоявшийся человек, а меня на улице сверлят взглядом посторонние люди, особенно бабушки и юное поколение. Я не держу зла или обиды на детей: они еще не вполне осознают, насколько неприятно, когда на тебя глазеют в упор. Но взрослых людей я отказываюсь понимать. Неужели они не видят, что причиняют человеку дискомфорт?