В этот вечер Манфред встретил Гонзалеса в саду у северной башни Хрустального Дворца. Гвардейский оркестр исполнял увертюру из «Тангейзера», и приятели, пожав друг другу руки, поговорили о музыке.
— Как поживает Сери? — поинтересовался Манфред.
— Сегодня Пойккерт показывает ему город.
Оба рассмеялись.
— А ты?
— В Грин–парке я встретил придурковатого сыщика, спросившего меня, что я думаю о нас самих.
Скова заиграла музыка.
— У нас все готово? — спросил Леон.
Манфред, насвистывая, кивнул головой и присоединился к рукоплесканиям.
— Я приготовил место. Мы пойдем вместе с вами, — говорил он, хлопая в ладоши.
— Там что–нибудь есть?
Манфред лукаво подмигнул:
— Все, что нужно.
Оркестр заиграл королевский гимн. Оба встали и обнажили головы.
Толпа стала рассеиваться в темноте, и Манфред с Гонзалесом повернули к выходу.
Тысячи лампочек освещали сад, и воздух был наполнен запахом бензина.
— В этот раз мы не станем употреблять прежний способ?
— Конечно, нет, — подтвердил Манфред.
Глава 4. ПРИГОТОВЛЕНИЯ
В «Газетном деле» появилось объявление:
«Продается старая цинко–граверная фирма с превосходным техническим оборудованием и запасом химических продуктов».
В газетном мире, прочтя это объявление, сказали:
— Это Эдерингтон.
В газетном мире все знали, что Эдерингтон, по приказу пайщиков, вот уже три месяца продавал свое дело. Оно продавалось отчасти потому, что было довольно далеко от Флит–стрит (газетной улицы), а также потому, что техническое оборудование мастерских пришло в полную негодность.
Расспросив одного из пайщиков, Манфред понял, что мастерские могут быть куплены либо взяты внаем. Дело немедленно передается в новые руки. Кроме мастерских, в доме было три жилых комнаты. Вместо залога на первое время достаточно было поручительства какого–либо банка.
Через несколько дней Томас Броун, купец; Артур В.Нат, не имеющий профессии; Джемс Селькир, художник, Эндрю Коген, финансовый агент и Джемс Лич, художник, подали заявление о том, что они составили компанию с ограниченным числом акций, с целью начать фотограверное дело, и распределили выпущенные акции между собой.
За пять дней до того, как в Палате было назначено второе чтение билля, новая акционерная компания вошла во владение мастерскими.
Гонзалес отпечатал проспекты с объявлением, что «Синдикат Художественной Репродукции» приступит к работе с октября. Вывесил объявление, что «рабочих не требуется», и второе объявление о том, что по любому делу «нужно заблаговременно испрашивать свидания с директором или письменно обращаться к управляющему».
Это было невзрачное здание на Карнеги–стрит с обширными погребами и тремя рядами окон. В нижнем этаже стояли испорченные машины. Стены уставлены высокими шкафами с гнездами, где в беспорядке лежали цинковые пластинки, обрывки бумаг и всякий сор, который натаскал туда клерк, несколько недель не получавший жалованья.
Второй этаж был чище, но самым интересным был третий. Здесь были собраны фотокамеры и дуговые электрические фонари.
Два дня спустя после вступления во владения мастерскими в одной из комнат сидели приятели из Кадикса.
Была ранняя весна: на улицах еще холодно, и огонь в камине придавал комнате уют.
Гонзалес читал маленькую книжку, Пойккерт прислонился к краю стола, Манфред, куря тонкую сигару изучал прейскурант химической фабрики, а Сери сидел на табуретке у камина.
Разговор то и дело обрывался: каждый, казалось, был занят своими мыслями. Резко повернувшись, Сери раздраженно спросил:
— Как долго вы будете держать меня взаперти?
Пойккерт равнодушно заметил:
— Сегодня он уже третий раз спрашивает об этом.
— Говорите по–испански! — крикнул Сери. — Я не понимаю вашего проклятого языка.
— Вам придется подождать, пока все кончится, — сказал Манфред на андалузском наречии.
Сери повернулся к камину:
— Мне осточертела такая жизнь. Я хочу ходить по улицам без стражи. Я желаю вернуться в Херес, где я был свободным человеком.
— Мне тоже чрезвычайно жаль, — согласился Манфред. — Хотя я представляю, что было бы с вами, если бы вы остались в том городе.
— Кто вы такие? — взорвался Сери. — Откуда я знаю, что вы не убиваете ради денег? Почему не даете мне газет? Почему не позволяете ни с кем говорить на улице, кто знает мой язык?
Манфред встал и положил руку ему на плечо.