Рекс».
Прошло немало времени, прежде чем Ганнер пришел в себя. Его мутило от ненависти и отвращения. Механически он сунул записку в карман.
Письма его жены должны быть сожжены. Он еще раз открыл ящик, вынул пачку писем со знакомым почерком и бросил ее в камин. Он следил за ними, пока они не обратились в пепел…
В этот момент Люк Мэдиссон и его судьба отошли на второй план. Данти! Прежде всего — Данти! Ганнер увидел свое лицо в зеркале и ужаснулся: за эти минуты он постарел на несколько лет.
Данти не приходил, и Ганнер был даже рад этому. Он выключил свет, закрыл за собой дверь и вышел. Переходя улицу, он заметил, что перед домом остановился автомобиль, из которого вышел человек. Это был Данти.
Ганнер не тронулся с места. Не сейчас, потом он предъявит ему этот страшный счет…
Он брел по улицам, не разбирая дороги, и дважды услышал свое имя, прежде чем обернулся и увидел красивое лицо Мэри Бальфорд.
— Вы были так погружены в себя, что я не знала, стоит ли отвлекать вас. Мне показалось, что вы обдумываете какой–то новый план.
Ганнер вздохнул.
— По правде, мисс Бальфорд, я действительно обдумывал… К сожалению, я не смог встретить вас…
Она покачала головой.
— Я была очень занята. Мне предложили место в одной австралийской газете, и я на будущей неделе покидаю Лондон…
Ганнер отметил в ее бодром тоне грустную нотку.
— Вот как… Что ж, там вы найдете много интересного материала…
Она вздохнула.
— Может быть… Знаете, мистер Хэйнс, меня в последнее время не покидает одна мысль… Правда, если бы о ней узнал мистер Байрд, он бы очень рассердился… Я отправляюсь в Австралию на семь лет… Вы…
— На каком пароходе вы едете? — спросил он, и, получив ответ, добавил: — Есть еще один, примерно через неделю. Вы отправляетесь из Лондона?
Она кивнула.
— Я должна была сесть на пароход только в Неаполе, но врачи посоветовали продлить морское путешествие. У меня не в порядке легкое, ничего серьезного, но только поэтому я согласилась ехать в Австралию.
Они пили кофе. В течение этих коротких минут он не думал ни о Люке Мэдиссоне, ни о сожженных письмах.
— Когда я устрою здесь все свои дела, я попаду на пароход в Неаполе, — сказал он просто.
— Как хорошо, что вы обдумываете свои планы именно на этой улице, — сказала она, глядя в его потеплевшие глаза.
Он рассказал ей всю историю Мэдиссона.
— Самое скверное, что нельзя известить полицию. Пресса тоже не должна ничего знать об этом, — прибавил он, улыбаясь.
— Записка, которую вы нашли у Морелля, при вас?
Он протянул ее через стол. Она прочла и кивнула.
— Что было в других?
Он слово в слово повторил письмо.
— Я однажды видела Рекса, — сказала она. — Мистер Байрд посвятил меня в эту историю с подлогом. Да я и сама кое–что знала — в тот день, когда они получили деньги по фальшивому чеку, я видела их у входа в банк. В тот же день мистер Мэдиссон дал мне сто фунтов — я до сих пор храню эту ассигнацию…
Они немного поговорили о «Воробье» и, выйдя из ресторана, встретили его. Он окинул их недовольным взором.
— Новая история преступного мира? Чем занимаетесь, Ганнер? Может быть, вы стали членом комиссии по проверке работы полиции?
Ганнер рассмеялся: недавно полиция арестовала невинного человека, и газеты подняли большой шум по этому поводу.
— Мы сейчас поставлены в такое положение, что я не могу без предварительного следствия арестовать человека, перерезавшего горло собственной жене, — сокрушенно проговорил сыщик. — Дело доходит до абсурда. Только что выпустили из участка одного бродягу только потому, что, когда он просил милостыню, не было других свидетелей, кроме полицейского. Каково? Так Скотленд–Ярд скоро станет убежищем для заблудившихся собак! Я слышал, вы уезжаете в Австралию, мисс Бальфорд?
Его острые глаза впились в лицо Ганнера.
— Надеюсь, вы не собираетесь в Австралию, Ганнер?
Мэри Бальфорд покраснела.
— Хочу вас предупредить, — изрек «Воробей». — Никогда еще не было вора, который стал бы кем–нибудь другим, кроме вора. И никогда еще не было девушки, которая выйдя замуж с намерением исправить своего мужа, не уходила бы в конце концов с кем–нибудь другим.
— Вы сегодня в пророческом настроении, мистер Байрд, — холодно ответил Ганнер. — Не подскажете ли, кто выиграет дерби?