— Это што де, у вас дюбой божед так заптосто откдыть шкаф уптавдения? — прогнусавил я.
— Э-э… — выдавил Петров. — Они как правило опломбированы и закрыты.
— А как не пдавидо?
— Пять суток ареста, майор Сидоров.
— Есть! — с готовностью вытянулся главный инженер. — Десять суток ареста, лейтенант Ломанов.
— Есть! — живо среагировал техник. И угрожающе добавил: — Ну, погоди…
Я представил, как разольется волна наказаний на следующей ступеньке. Лет десять в общей сложности получится… И я разозлился. Стоять с зажатым носом было глупо, хотя на мне и красовались генеральские погоны. Как ехидно заметил один из писателей, это еще не основание, чтобы молоть чепуху. Я набрался мужества и разжал пальцы. Боже, ну и запашок.
— А мышей в шкафах вы не развели? — спросил я у Петрова. — С момента сдачи станции в эксплуатацию хоть один человек сюда заглядывал?
— Вообще-то во время регламента, как правило… — неуверенно ответил полковник, сам себе не веря.
— А как не правило? На самом деле? Паутину я вижу. Пыль вижу. Ржавчину вижу. И еще кое-что. — Я указал пальцем на темную массу, издававшую тот самый аромат. — Что это? Нет, я не вас, майор, спрашиваю. Мне хочется услышать ответ от полковника.
Петров переступал с ноги на ногу и нерешительно потрогал темно-коричневую кучку, поднял запачканный палец и повертел под носом.
— Не знаю, товарищ генерал.
Весь технический штаб станции, лучшие специалисты, собрались вокруг полковничьего пальца и внимательно обследовали его. Вердикт был единогласным и категорическим: не знаем! Только Ерофей, подозрительно крутивший носом, с шумом потянул воздух, скривился и смачно плюнул.
— Головы садовые. Звезд на погонах — целую галактику соорудить хватит, а собачьего кала не видали.
Последовала немая сцена, как в «Ревизоре». Полковник Петров выпученными глазами уставился на свой палец, поднятый для всеобщего обозрения.
— Ка-акого?
— Собачьего, — спокойно повторил Ерофей.
Полковник затрясло, он побелел и припустился куда-то бегом.
— Слабак, — сквозь зубы процедил ему вслед Ерофей.
В загаженном шкафу мы также нашли более чем странную записку. Она гласила: «Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от…» Записка была составлена из вырезанных маленькими ножничками с кривыми лезвиями газетных строк, наклееных на чистый лист бумаги. Что-то это мне напомнило. Но что?
ОПЕРАЦИЯ «ФРАНЦУЗСКИЙ ПУДЕЛЬ»
Мне происходящее до крайности не понравилось, Ерофею тоже. Чувствовалась какая-то излишняя, нарочитая театральность. Пыльные закутки, потом зловещие знамения… Настоящие злые силы действуют тоньше, они не афишируют себя попусту. Но с другой стороны от фактов не уйти — служба на «Свароге» пошла наперекосяк. Офицеры долго упирались, но под моим нажимом, а отчасти с перепугу, начали рассказывать.
Только теперь немного приподнялась завеса таинственности над царившем на «Свароге» всеобщим ужасом, который подавил всех и вся.
С некоторых пор на станции начали отказывать механизмы. Дело привычное, никаких других эмоций кроме легкой досады вызвать не могло. Неполадки были раньше, не прекратятся и в будущем. Техники, правда, с ног сбивались, однако определить причину отказов не могли. А потом нашелся наблюдательный человек, который заметил, что рядом с отказавшим блоком непременно имеются отпечатки звериных лап. Чуть позднее начали появляться и дурно пахнущие лужицы.
— А не мог сюда кто-нибудь завести собаку? — начал я с наиболее логичного предположения. Не следует умножать сущности сверх необходимого. — Знаете, солдаты обожают всяких зверушек. Да и неписанная традиция по сей день благополучно здравствует. По-прежнему все стремятся на станциях иметь какого-нибудь зверька, ведь даже сами офицеры иногда не прочь побаловаться с ним. Короче, — в лоб спросил я, — вы можете гарантировать, что на станцию не попала контрабандой собака?
— Собака? — глупо переспросил Петров.
— Именно собака, — нетерпеливо вклинился Ерофей. — Милый такой, знаете ли, песик.
Полковник еще минуту крепился, потом не выдержал. Лицо его исказила судорога, он рванул галстук и, откинувшись на спинку кресла, разразился бурными рыданиями.
— Нет… неправда… не может быть… Я не хочу!
Мы с домовым с огромным трудом сумели успокоить его. Оказалось, что каждый из членов экипажа втихомолку подозревал, что попросту спятил, что у него начались галлюцинации. А поскольку это автоматически влекло за собой списание на Землю и увольнение в отставку, то все предпочитали помалкивать, каждый боролся со своим кошмаром в одиночку. Ведь медики не станут разбираться что к чему — их дело обеспечить нравственное здоровье экипажа. Истрепавшиеся нервы, неумеренное потребление спиртного, внешние причины — это лихих эскулапов не занимает. Их дело — лечить. Спишут и разговаривать не станут.
Борьба с призраками не всем оказалась по силам. Тем более, что видения были страшненькими. Это было чудовище, напоминающее собаку, но громадное, много больше любой собаки. Никогда земля не рождала подобного демона — из пасти он выдыхал пламя, глаза метали искры, он весь светился призрачным светом.
Первым пострадал часовой у продуктового склада. Он расстрелял в собаку, предпринявшую нападение на пост все три имевшихся магазина, не причинив ей ни малейшего вреда. Видя, что зверь неумолимо приближается, он влез в холодильник с мороженой рыбой. Когда примчался разводящий привлеченный стрельбой, часовой ни за что не хотел выпускать из рук мороженого палтуса, утверждал, что плывет в Америку, и нет на свете силы, которая заставит его выпустить из рук спасательный круг.
Следующим оказался дежурный штурман. Когда в созвездии Большого Пса ему привиделась не воображаемая, а вполне реальная собака, он горько заплакал, объявил по громкой связи всей станции что, разумеется, глубоко виноват, но умоляет всех простить его. В детстве он обидел щеночка и сейчас идет искупать свою вину. Его успели перехватить в выходном тамбуре, когда он рвался в открытый космос, не одев скафандра.
После этого случаи пошли обвалом. Врач станции заказывал пятикратную норму транквиллизаторов, а в результате был заподозрен в тайном пристрастии к наркотикам и списан. Петров не смог его отстоять, и сейчас они остались даже без врача, совсем беззащитные…
Я не Зибелла и бросаться в бой безоглядно не собирался. Отговорившись, что утро вечера мудренее, мы отправились в свою каюту и учинили гофкриксрат.
Сначала, как в подобных ситуациях бывает, пошли предложения «в порядке бреда». Не буду их перечислять, потому что сам до сих пор краснею, вспоминая. Отмечу лишь, что особенно усердствовал Зибелла. Горностаю явно хотелось развить успех, достигнутый на космодроме и хоть частично восстановить свое реноме. Ведь Ерофей, а не он, проявил находчивость.
Но в конце концов мы перешли к серьезному разговору.
— Что будем делать? — спросил я у Ерофея.
Тот пожал плечами.
— Пока не знаю. Предлагаю выполнить обычные ритуалы очищения, а уж позднее, если выяснится, что они не подействовали, изобретать что-то новое.
— Хорошо, — согласился я и приказал Петрову явиться ко мне в каюту. Полковник не заставил себя ждать. Ерофей оглядел его с головы до ног, сурово хмурясь. От неласкового приема у командира станции сразу задрожали колени.
— У вас обереги есть? — прокурорским тоном осведомился домовой.
— Ч-чего? — поперхнулся полковник.
— Обереги.
— Не знаю таких. Уставом не предусмотрены. — Вид у Петрова был совершенно жалкий.
— Амулеты попросту, — поморщился Ерофей.
— Не-ет, — протянул полковник, блудливо отводя глаза.
— Смирно! — рявкнул я, уловив его колебания.
Полковник вскочил.
— Отвечать!
— Я… не могу… не имею права…
— Говорите, говорите, — мягко поощрил Ерофей. Зибелла молча усмехался в усы.