Рукодельница
Ворожбы этой проще нету. Рукодельница, вышей мне пояс, И тогда в летних снах рассвета Я смогу различить твой голос. Marcus Tyrone. Богатый был пояс. Крученая золотая нить по тонкой алой коже, стеклярусные цветы, посеребренная пряжка филигранной работы. Вещь дивной работы, которую можно долго разглядывать, возвращаясь от конца к началу и от начала к концу. Вращая Мировое колесо и всякий раз открывая в узоре нечто новое, прежде незамеченное. Кожа чуть потрескалась на сгибах, а нить кое-где протерлась, но это лишь придавало поясу очарования старинного изделия. - Нравится? - спросил Сташек, заметив, что я уже добрые четверть часа верчу в руках тонкую полоску кожи, до того мирно переброшенную через спинку стула. - Нравится, - не стал отрицать я. - Только не предлагай подарить по доброте душевной. Замучают расспросами, где раздобыл такое сокровище, а барышня Маргарита станет поглядывать косо да вопросительно. - Я еще не предложил, а ты уже отказываешься, - Станислав заворочался на узком скрипучем диване, недовольно ворча. Мол, под бок ему что-то колет, одеяла сырые и с такого диванчика немудрено свалится ночью. Все его сетования и причитания я слышал не впервые и давно смирился с тем, что визитер из пана Штакельберга весьма беспокойный. Мало того, что напрашивается на постой, так еще всегда недоволен. При этом ни в гостиницу, ни к себе домой Сташеку идти не хочется. Он предпочитает околачиваться у меня. Прекрасно зная болтливость моих соседок и то, что завтра же пани Гите будет донесено о ночном госте. Гита - девушка строгих правил. Моего знакомства со Штакельбергом она молчаливо не одобряет. Считая, что общество указанного пана Станислава, его распущенность и легкость нрава угрожают моей морали и нравственности. Дорогая Гита заблуждается, но разубеждать ее у меня нет никакого желания. Она так мило гневается. Пан Штакельберг угрожает только одному - написанию развернутого финансового отчета, чему я собирался посвятить грядущую ночь. Как только мне удастся уговорить Сташека прекратить трепаться, лечь и заснуть, прикинувшись кротким ангелом. - Моя доброта, чтоб ты знал, не простирается настолько широко, чтобы раздаривать направо и налево пояски из мастерской Греты Немецовой, - торжественно заявил Станислав. Я так надеялся, что он угомонится. Вместо этого Сташек уселся на диване, всей своей загадочной физиономией взывая: ну, тебе ведь уже стало любопытно? Не делай вид, будто тебя занимают скучные бумажки! Задай вопрос, что щекочет тебе кончик языка, просится наружу, искушает и дразнит. Долгая зимняя ночь просто создана для историй, ветер стучится в окна, звенят сосульки - а может, колокол на церковной колокольне отбивает полночь? - Коли в этой мастерской шьют такие роскошные вещи, то почему я прежде никогда о ней не слышал? - мысленно я распрощался с отчетом и сделал первый шаг по скользкой дорожке. - Я бы заказал у пани Немецовой еще что-нибудь. Где мне ее найти? - Мастерскую - в Целетной улице, - Сташек подпустил в голос ехидства. - Можешь сходить, коли охота ноги бить. Возможно, именно тебе повезет и ты сумеешь сделать у них заказ. Но мастерская давно пустует. И никто-никто не спешит сызнова ее выкупить. - Отчего так? - мне помнилось, что Целетная - улица многолюдная и торговая. Странно, что хорошее помещение на бойком месте никем не приобретено. Значит, с этой мастерской непременно связана какая-то темная история. Одна из тысяч летучих историй, полулегенд-полусказок, витающих в седых дымах над крышами Праги. - Да все из-за Гретки, - многозначительно начал Станислав и примолк, глядя взором выжидательным и лукавым. - Ну поведай, - я развернул стул, уселся верхом, удобно пристроив подбородок на сплетении деревянных резных ветвей. - Все равно ведь не успокоишься, пока не выговоришься. Рассказывай, не томи. Что произошло с госпожой Немецовой и ее мастерской? - Случилось это лет с полста тому назад, - чуть нараспев принялся излагать пан Штакельберг. - А может, врут люди и нечего этого не было. Жила на свете девица, именем Грета. С лица собой не раскрасавица писаная, нравом ровна да приветлива, себе на уме. С руками золотыми, пальцами серебряными. Платья шила, да не простые. Для знатных дам, что в жизни никогда по мостовым своими ножками не ступали, все в карете да паланкине. Вышивала так, что глаз не оторвать. Вещь, на которую у прочих мастериц месяцы и годы уходили, Грета за пару недель скроит-разошьет, да заказчице в лучшем виде представит. Та уйдет довольная, а вернется - еще двух-трех подруг с собой приведет. Грета мастерскую держала, ту самую, в Целетной улице, со швеями да вышивальщицами. Шептались про нее, конечно, куда ж без того. Мол, цыганка ей удачу приворожила. Или украдкой бегала Гретка темными ночами в заброшенную часовню, где разбит алтарный престол, и столковалась там со Старым Лукасом. С тем, у кого один след человечий, а второй - от раздвоенного копыта. Впрочем, так злословят о любом, у кого дело в руках спорится, а злотые сами катятся в карман. На самом деле все было куда проще. В каждое свое изделие, всякую строчку и мелочь вкладывала Грета частичку своей души, светлой и заботливой. Частичек этих хватало у нее на всех, потому душа человечья бездонна, как господни небеса, и светла, как заря на рассвете. - И вот однажды, - предвосхитил я еще не прозвучавшую фразу, ибо именно ее требовала история. - И вот однажды, куда ж без того, - согласно мотнул взъерошенными локонами Сташек. - Однажды подле Греткиной мастерской остановилась раззолоченная карета четвериком. Зазвякал колоколец, открылась дверь, вошла дама. Все белошвейки вздохнули, все мастерицы отложили иглы и посмотрели с завистью, а мальчишка-разносчик выронил штуку полотна и раззявил пасть, глазам не веря. Знаешь, как оно бывает? Девка, что дает за два гроша в подворотне - гулящая. Дама, что принимает от кавалера две тысячи талеров лишь за право побеседовать с ней наедине - куртизанка. А этой даме и двух тысяч было маловато. Ей украшения из королевской казны дарили, замки отписывали, с землями да угодьями. Звали ее в Праге госпожой Сапфирой - за глаза небесной синевы и душу, холодную и сияющую, словно камень драгоценный. Скольких глупцов, молодых и старых, она своей красотой с ума свела да по миру пустила - и не сосчитать. Шептались, якобы нынче госпожа Сапфира вострит коготки на младшего сына тогдашнего императора, герцога Фердинанда. Через три месяца, под самое Рождество, в королевском замке устраивали бал, вот ей туалет и занадобился. Самый наилучший, самый вычурный, самый прекрасный, какой только можно придумать и сшить. - Возьмешься ли? - спросила госпожа Сапфира у Гретки, пересмотрев все ткани в мастерской, все катушки с золотой и серебряной канителью, все позументы, тесьмы и ленты. - Щедро заплачу, но смотри - ровно за неделю до Рождества платье должно быть готово. - Отчего б не взяться, - ответила ей Грета. - Будет вам наряд к Рождеству. В точности такой, как пожелаете, и еще даже лучше. - Ну смотри же, мастерица, - сказала госпожа Сапфира и улыбнулась. Всего лишь улыбнулась, мимолетно и рассеянно, всем сразу и никому в отдельности, а показалось - в маленькой мастерской засияло солнце и вострубили ангелы. - Мне о тебе говорили много хорошего. Мол, в Праге не сыщется ни единой женщины, что осталась бы недовольна твоей работой. А я еще побилась с друзьями об заклад, что платье будет сшито и доставлено день в день, и в нем не придется доделывать ни единого стежка. Не подведи меня, мастерица Грета - и обещаю, я вознагражу тебя по заслугам. Как водится, Гретка вышла на улицу, проводить знатную заказчицу к ее карете да раскланяться на прощание. Кони серебряными подковами из булыжников искры выбивают, а мимо, как на грех, бредет Яношко, отставной солдат с залатанным барабаном. В барабан стучит, костылями гремит, хрипит что-то - то ли проклинает всех на свете, то ли марш какой ревет. Дама Сапфира носик задрала, отвернулась. Гретка пошарила по карманам, медных грошей бросила, попросила: "Помолись за мою удачу, солдатик". Яношко монетки поймал, в карман ссыпал, поклонился и потащился себе дальше. Прекрасная Сапфира ножку в сафьяновом башмачке на подножку кареты поставила - да передумала, обернулась к Гретке. Та стоит себе, руки под передником сложила чинно сложила, хоть статую с нее ваяй. - Ты, - спросила Сапфира, - завсегда любому нищему милостыню подаешь? - Конечно, барышня, - кротко отвечала Грета. - Как же иначе? Господь велел делиться с сирыми и убогими. Нищему подать - как церкви пожертвовать. - Не церкви ты жертвуешь, но хозяину ближайшего трактира, - в недовольстве поджала яркие губы Сапфира. -Попрошайка доковыляет до перекрестка и за милую душу пропьет твое подаяние. Если уж ты действительно так стремишься расстаться со своими деньгами, так дойди до церкви и опусти их в ящик для милостыни. Может статься, тебе повезет. Монахи потратят их на тех, кто действительно нуждается в хлебе и крове. Грета глаза опустила, молвила: - Недосуг мне с каждым грошом в церковь бегать. Придет воскресенье - пойду. - Значит, ты творишь благо только в определенный день или когда тебе нищий попадется на глаза? - невесть почему рассмеялась куртизанка. - Какой удо