Нестройный хор сирен многочисленных «скорых», полицейских машин и пожарных расчетов прервал размышления Сесара Магальянеса.
Из окна пожар выглядел весьма впечатляюще. Языки оранжевого пламени разрезали ночную тьму, неуязвимые для лившегося с черного неба дождя.
Клубы дыма напоминали гигантскую бычью голову, совсем как в центуриях одного французского пророка.
Прелат прибегнул было к спасительному трезвомыслию, но на этот раз математический анализ дал единственно возможный ответ: неизвестные из уравнения Бога не будут найдены никогда.
13
Никто не праздновал наступление нового года.
Ривен достал из мусорного ящика чемодан, взломал замок и бережно спрятал под шинель книгу с перевернутой пентаграммой на обложке, точь-в-точь такой, как татуировка на его руке; и не оглядываясь побрел прочь, придерживая за плечо ослепшую Эрнандес.
Девушка прижимала к лицу мокрый платок, который дал ей парковщик, чтобы хоть немного облегчить муки, а главное, чтобы не демонстрировать чудовищную маску, сотворенную огнем. Боль вырывалась из горла Эрнандес приглушенным звериным рычанием.
Ривен не знал.
На краешке его сознания зацепилось воспоминание о том, что рукопись нужно отвезти в Аталайю. Но куда именно, кому и зачем, он не знал. Вроде бы так говорил Альваро.
Ривен шел куда глаза глядят, стараясь не думать о проклятой книге, хранителем которой ему суждено было стать, и об истории, у которой не было ни начала, ни конца.
Он не знал.
Небо не прояснялось.
Дождь не прекращался.
Ривен и Эрнандес свернули с темного проспекта на темную улицу, оттуда в темный проулок, потом в другой, еще темнее, и еще, и еще…
Гесперио М. Тертулли
Севилья, 31 декабря 1909
Только одной вещи не сыскать на свете: забвения.
В долетавшем издалека смехе товарищей мальчику слышалась жестокая издевка.
Западная библиотека была названа в честь стороны света, на которую ориентировалась. Это была комната в форме неравностороннего треугольника, с портретами Игнатия Лойолы и Клавдио Аквавивы по обеим сторонам от двери, книжными полками, винтовой лестницей и двумя рядами неудобных стульев вокруг длинного стола, за которым теперь сидел всего один читатель.
Мальчик не притронулся к оставленной братьями-иезуитами праздничной трапезе: индейке под соусом, отварному картофелю, грецким орехам, марципану и двенадцати виноградинам.
Малыш дрожал от холода, есть не хотелось, и к тому же в библиотеке не было часов, чтобы глотать по виноградине, пока бьет двенадцать. Маленький Гесперио Тертулли питался своими слезами, горькими от жалости к себе и жгучими от ненависти ко всему человеческому роду.
Он так ждал новогоднюю ночь, так долго о ней мечтал, а гибель мечты большая трагедия, особенно если тебе всего девять лет.
В тарелке у Гесперио было то же, что и у других учеников, но это было единственное, что ему позволили разделить с однокашниками… А главное, он и сам толком не понимал, за что наказан. На уроке Закона Божьего мальчик, сам того не желая, опроверг приведенный учителем силлогизм. Гесперио простодушно размышлял вслух, не замечая, как посрамленный молокососом преподаватель багровеет от ярости. Ratio studiorum [12]трактовал подобную интеллектуальную смелость как заведомо преступное деяние, и юного отступника было решено на всю новогоднюю ночь заточить в библиотеку, дабы он мог как следует поразмыслить над своим поведением.
Гесперио и прежде замечал, что не похож на других и этим чрезвычайно раздражает окружающих. Благодаря непохожести он и оказался вдали от родной Италии, в севильском колледже имени Клавдио Аквавивы. Отец мальчика, помещик, отличавшийся нетерпимым и неуживчивым нравом, определил сына к иезуитам в надежде, что братья Христовы научат непокорного юнца смирению и дисциплине, а может, просто хотел сбагрить его с глаз долой.
Из-за тяжелой двери снова послышался веселый смех. Ученики и наставники праздновали в главной аудитории. Гесперио, в одиночестве сидящий за длинным библиотечным столом, казался еще меньше, чем был на самом деле. Мальчика окружали тысячи томов, но он, стиснув зубы, глядел в раскрытую на столе книгу, которую привез из дома и тайком пронес в библиотеку под курткой.
В голове у Гесперио зародилась поистине удивительная Идея; сначала она была лишь неясной догадкой, но постепенно крепла, обретала очертания и в конце концов поселилась в его сознании, осязаемая и всеобъемлющая, как боль.
К девяти годам мальчику пришлось сменить немало учебных заведений, но колледж Аквавивы был первой школой, которую он мог бы назвать своей. Ему нравилось гулять по Торговой площади, любоваться собором, Архивом Индий и Архиепископским дворцом. Захотелось выучить испанский язык. Сблизиться с учителями и товарищами. Насытиться мудростью из книг в библиотеке, которая сегодня стала его тюрьмой.
Теперь Гесперио точно знал, что любовь мимолетное и ненадежное чувство, короткий переходный этап на пути к ненависти.
Ученики с начала осени готовились к рождественским праздникам с воодушевлением детей, лишенных тепла родного очага и привыкших находить радости в малом. Гесперио помогал украшать классы и спальни, придумывал игры и вообще участвовал во всем, где мог пригодиться. Впервые в жизни он был по-настоящему весел, оживлен, полон надежд… И вот в торжественный день, за несколько часов до наступления праздника его несправедливо лишили всего.
Мальчик медленно водил пальцем по нарисованному на обложке знаку и вспоминал историю, рассказанную матерью перед самым расставанием.
Впрочем, мысли о матери казались слишком горькими, и Гесперио вернулся к спасительной Идее, которой всерьез собирался посвятить всю жизнь.
Он бережно перевернул обложку с перевернутой пентаграммой и прочел первую строку… На прощание мать Гесперио, не сумевшая противостоять железной воле мужа, заливаясь слезами, передала сыну эту книгу, самое дорогое, что у нее было. Вручая мальчику этот бесценный подарок, она хотела показать, что не согласна с жестоким решением его отца, что она любит своего сыночка таким, каков он есть, и верит в его великое будущее. Мать призналась Гесперио, что на самом деле это не ее книга, что она лишь хранит драгоценный фолиант, как и многие люди до нее. Что за сохранностью реликвии неусыпно следит Братство Тайного Знания. Что книга обладает огромной силой. И что ее нельзя открывать, только беречь как зеницу ока, пока не придет очередь следующего хранителя.
Гесперио выслушал удивительную историю и поверил каждому слову. Не поверил лишь тому, что мать и вправду не могла отстоять его и оставить дома. А значит, и ей суждено было стать частью Плана.
Этот План, идеальный и страшный, был направлен против церковников, которые мучают ни в чем не повинных людей, против книг, немых свидетелей его отчаяния, против каждого здания в городе-темнице.
Из-за двери послышался новый взрыв хохота, и Гесперио почувствовал, как все у него внутри сводит от нестерпимой жалости к себе. Он готов был снова удариться в слезы, но вместо этого ощутил приступ кипучей опустошающей ярости, знакомой одним лишь обиженным детям. Сколько препятствий ни встало бы на пути Плана, всем им суждено было стать вехами его осуществления… Гесперио чувствовал, что труднее всего будет пронести свою ненависть сквозь годы такой же живой и страстной. Был только один способ защитить и сохранить ее: забвение. Мальчик взял карандаш и открыл последнюю страницу Рукописи Бога.
Ему предстояло провести еще немало вечеров в библиотеке, размышляя, шлифуя грани своего Плана, читая Книгу при свете закатного солнца.
Январь 2001
12
Здесь: План обучения. Имеется в виду свод принципов, по которым осуществлялось обучение в иезуитских школах.