известие: старую арабскую лампу купили, как только он выставил ее на витрину, и дали неплохую цену. Я схватился за голову. - Так вы утратили ее? - воскликнул я. - Не пугайтесь, дослушайте. Я навел справки о купившем ее джентльмене. Как оказалось, он был в нашем городе проездом и в тот же день отбыл куда-то на запад. Не стану подробно описывать все перипетии поиска лампы. Скажу только, что я шел по ее следу более двух лет. И только недавно наконец вернул себе свое сокровище. Поверьте мне на слово, за это время я пережил самые страшные муки, какие знает только застарелый кокаинист или морфинист, отлученный от своего наркотика. - Но вы не сказали, чем ваша «волшебная лампа» может помочь мне. - Ну как же! Вы видели начало истории и теперь хотите продолжения, чтобы закончить свою поэму! Лампа покажет вам то, что вы хотите, и даже больше того. Я вам скажу кое-что, что вас шокирует, но я почти уверен, что автор вашего вожделенного трактата вдохновлялся видениями из этой лампы. За то время, что я вел поиски, мне удалось узнать о ней немало интересного. - Так покажите же ваше сокровище! Я готов был на коленях упрашивать об этом мистера Диксона. Но он заверил меня, что и сам рад показать мне лампу в действии. Все же я не мог не спросить его о цене, на что он ответил так: - То, что лампа способна вам дать, не имеет цены. В мире людей - я имею в виду. Так что, забудьте про деньги, с человеческой точки зрения вы получаете желаемое совершенно бесплатно. Но «бесценно» означает также - «баснословно дорого». Именно такую цену взимают за тайное знание иные миры, отличные от нашего. Так что, мистер Прайс, готовьтесь раскошелиться. Вот такой двусмысленный и загадочный ответ он мне дал. Тут бы мне и призадуматься, но я, увы, пропустил его слова мимо ушей. Затем он принес лампу, и мы до утра прогрузились в несказанный, дикий, возвышенный бред. Это был месяц волшебства, месяц откровений, месяц экстаза. Самый дивный и страшный из октябрей. Я почти не спал, даже не помню, ел ли что-нибудь. Розово-золотое сияние питало меня и давало силы, и несло вперед. Ночи пролетали, осиянные видениями лампы. Дни напролет я писал. Я закончил «Розу огня», над которой бесплодно бился полгода, проклиная час, когда появился на свет, и внушая страх и сожаление всем моим близким. Кроме того, я написал «Ночных гарпий» и «Изумрудный венец». Три поэмы за один месяц! И огромное количество стихов. Я забыл обо всем, Милисент, обо всем на свете, погружаясь по ночам в невообразимо глубокие бездны времени, наблюдая неспешный ход эр и эонов, перемещения чудовищных народов, ведомых страшными божествами, строительство и разрушение доисторических империй, невиданные никем континенты и океаны, переплавляя подсмотренное в стихи - такие, каких я никогда не писал прежде и никогда более не напишу. Катастрофа обрушилась на меня внезапно. Подойдя однажды в сумерках к парадной двери мистера Диксона, я обнаружил его дом пустым и заброшенным. Свет не горел в окнах второго этажа, где мы обыкновенно смотрели свои божественные кошмары. Нижние же окна были заколочены досками. Краска на двери облупилась, как видно, очень давно, и медная табличка исчезла, словно ее и не было. Я, не веря очевидному, принялся стучать и окликать своего таинственного знакомца и сообщника, и так расшумелся, что из дверей соседнего дома вышел старец. Он и рассказал мне, что мистер Диксон уже давно съехал отсюда, «может, обратно в Провиденс, а может - куда подальше», во всяком случае, тут его не видели больше года. Пораженный этими абсурдными словами, я кинулся в отель, и, захватив вещи, отправился прямо на вокзал. Я ничего не понимал, мой разум горел, словно в жестокой лихорадке, а этот город давил на меня неимоверно, в тот миг мне хотелось одного: уехать, освободиться от тлетворной власти его улиц. Тогда я еще не понимал, что главной причиной моего лихорадочного состояния была лампа, вернее, ее отсутствие. Это мой лишенный привычной дозы ментального (или магического?) наркотика мозг требовал утоления, забвения и сна. Войти в полутемный вагон, опуститься на диван, и перестать мыслить, слушая перестук колес. Но дорога и предвкушение близкого свидания с домом не стали мне спасением. - Билетов на сегодня нет! - прошипело мне невнятное существо из окошечка кассы. - Давайте на завтра! - нетерпеливо крикнул я, готовясь внутренне к бессонной ночи на вокзале. - Про билеты на завтра ничего неизвестно, сэр, - загадочно ответили мне. - Хотите уехать завтра, завтра и приходите. На миг я остолбенел, но тут же вскипел и принялся требовать, чтобы мне немедленно продали билет. Окошечко бесцеремонно захлопнулось. Возмущенный произволом служащего, я обежал пустынное вокзальное здание, толкнул несколько дверей - все они оказались заперты. Станция словно вымерла. Лишь уборщик и буфетчик проводили меня недобрым взглядом. Я проторчал всю холодную туманную ночь на перроне. Примерно в полночь к станции подполз поезд, завизжали тормозные колодки, заскрипели рессоры вагонов, медленно теряющих инерцию движения. Никто не вышел на перрон. Поезд постоял несколько минут в клубах пара, и медленно покатил себе дальше. В нужную мне сторону вообще ни одного поезда не прошло. Видно, город, в который занесла меня судьба, не пользовался особой популярностью ни у путешественников, ни у железнодорожных перевозчиков. Надо ли говорить тебе, Милисент, что и на следующий день, и во все последующие дни билетов не было? Как не было и поездов - они перестали ходить. А ведь я готов был вскочить в любой вагон даже на ходу! Я не сразу сдался. Послав проклятия в адрес железной дороги, я предпринял несколько попыток уехать автобусом, но он каждый раз ломался в одной и той же точке пути, как только лишь последний дом предместья проплывал за окном, и немногочисленных пассажиров просили покинуть салон, неискренне сожалея об их потерянном времени. Все это повторялось в такой точной последовательности, что не оставляло сомнений в искусственности происходящего. Как и в случае с железнодорожной кассой, я стал участником тиражируемого изо дня в день спектакля, статистом, бессильным что-либо изменить, и пассивно играющим свою жалкую роль. Поняв, что и тут мне ничего не светит, я даже решился уплыть вниз по реке, наняв лодку. Но река в прямом смысле не пожелала нести неправедный груз, выбросив мой челн на отмель. И уж не думаешь ли ты, что я оказался слишком робок, чтобы попытаться уйти пешком? Я пытался! Но, раз за разом, спустившись в окутанную туманом долину (а туман стоял всякий раз, когда я отправлялся в путь), шоссе неизменно делало поворот, и моему взору, выплывая из сизой дымки, вновь представал знакомый ландшафт, рассеянные по холмам островерхие крыши. Это противоречило всем законам природы, но факт оставался фактом - ни одна из дорог в этом городе не пожелала вывести меня на волю. Они изгибались, словно живые твари, словно змеи, чтобы вернуть меня в исходную точку! Лишь исчерпав все попытки, я, наконец, понял, какую цену взяли неведомые мне силы за единственный месяц неземного экстаза, месяц, проведенный в шкуре всемогущего творца... Я не знаю, кто такой этот мистер Диксон, но почти уверен, что облик заурядного провинциального доктора принял некто, имеющий форму непостижимую человеческому уму. Я боюсь даже представить себе его страшную, противоестественную, аморфную природу, хотя, казалось, чего мне теперь-то бояться, если все уже случилось? Он вполне мог бы оказаться духом этого города, genius loci, что завлекает в сети простаков, возжелавших запретных плодов, и замуровывает их вечность, словно мух в кусок янтаря. Он - охотник на человеков, охотник на души. Ах, да, я не досказал до конца ту восточную сказку. Когда феллах, у которого небесный огонь спалил урожай, землетрясение разрушило дом, и жену укусила ядовитая змея, пришел в отчаяние и пожелал принять помощь от любого существа в этой Вселенной, на зов откликнулось странное созданье. Некто пришел со стороны безводной пустыни, в которой не жили даже скорпионы, через которую никогда не ходили караваны, ибо солнце выжгло землю и самый воздух этого места, превратив его в жидкий огонь. Разве что злой дух или ангел, проклятый богом, пожелали бы поселиться в этой бездне страха. Так вот, некто пришел в деревню, и был он высок, статен и укутан в черные одежды. Никто так и не увидел его лица, а голос незнакомца, как уверяли люди, напоминал шипение змея. Он прошел сквозь затихшую деревню, мимо помертвелых от жуткого предчувствия людей, и остановился прямо перед беднягой, что сидел на развалинах своего дома. - Верно ли, что ты, отчаявшийся, готов принять любую помощь? - спросил пришелец. - Верно, - ответил крестьянин. - Значит, ты готов заплатить и любую цену? - У меня ничего нет, - сказал несчастный. - Судьба лишила меня всего. Иначе я не просил бы помощи. - Давай сыграем, человек. Ты попросишь меня о трех вещах. Если я не смогу тебе их дать, то уйду, откуда пришел. Если же смогу... ты получишь три вещи - на год. - А цена? - Ровно через год ты узнаешь цену. И не сомневайся, я не потребую больше того, что у тебя есть. - Что ж, терять мне нечего, - воскликнул крестьянин. - Играем! - У тебя три хода, человек. - Хочу золотую розу, которая бы жила и благоухала, как настоящая! - выпалил феллах, заранее ухмыляясь и радуясь собственной ловкости. Черный странник, не говоря ни слова, достал из складок своих пропыленных одежд цветок, что сверкал на с