– Тебе нельзя с нами, Густа! На тебе отец, ты одна умеешь уколы делать.
Решение, озвученное мамой, было правильным. Действительно, как она могла забыть? Кроме малюток в доме был отец, лежащий с забинтованной головой и хрипящий на весь дом. Нужно было остаться. А Кристап? С Кристапом она простилась позавчера, в сенях, где поместила его уже после того, как устроила на кровати папу и уложила маму. Кристапа очень жаль, но помочь ему она больше не может. Правильнее будет остаться, чтобы помочь живым – мама, как всегда, права.
Юрису довод про уколы тоже показался разумным. Кивнув на прощание, он пустил в ход лошадку, и вскоре повозка уже исчезла за деревьями.
Обратно они вернулись к обеду.
В окно Густе показалось, что с повозки слезает не два, а три человека, Не успела она удивиться, как повозка покинула двор, а в дом вошла Марта, крепко прижимавшая к груди до самого носа закутанную малышку и мама, поддерживаемая под руку пастором. «А пастор-то здесь зачем?», – мелькнуло в голове. Долго гадать не пришлось:
– Мир и благословение этому дому, – голос пастора прозвучал внушительно. – Вот, приехал дать тебе и Янису утешение. Как он?
И все обернулись к больному, лежащему на кровати. Папа был очень слаб. Густа хотела верить, что уколы помогают. И в самом деле, жар спал, и папа уже не метался по кровати, но почти всё время дремал.
Пока мама и Марта раздевались, а Густа, засуетившись, варила кофе и собирала на стол из того, что вчера принесли сердобольные соседи, пастор присел к кровати, и оттуда доносился какой-то тихий разговор. Слов за шумом чайника да перестуком посуды было не разобрать, да Густа не особо прислушивалась. Куда больше её беспокоило, не услышит ли пастор, если вдруг заплачет кто-то из малышей.
Спустя недолгое время разговор у постели закончился – папа снова уснул. Пастор неторопливо обвёл глазами комнату и остановился на Густе:
– Ну что, дитя моё, давай-ка, и мы с тобой побеседуем. Никогда я в доме вашем не был, но слышал, что есть у тебя своя комната. Вот и пойдём туда, поговорим.
Деваться было некуда. Врать, а уж тем более – пастору, Густа не хотела. Так что придётся открыть секрет. И с трудом поднявшись – тело нестерпимо болело – она распахнула дверь:
– Прошу вас, святой отец.
Едва они переступили порог, один из малышей заплакал. Густа уже приловчилась отличать более громкий плач Георга и тоненькое жалобное хныканье Эмилии. Имена детям дались как-то сами собой, Густа специально об этом не задумывалась. Просто в какой-то момент она обнаружила, что разговаривает с детьми, называя их непонятно откуда появившимися именами. «Как видно, Господь не только двоих деток от щедрот своих дал, но и сам нарёк», – Густа не стала больше задумываться над тем, откуда взялись имена.
Так вот, в этот момент Эмилия как раз заплакала. Пастор, заслышав плач, остановился, как вкопанный, в растерянности глядя на то, как Густа извлекает из-под вороха одеял крошечный комочек и прижимает его к груди. Девочка была маленькой, куда меньше Мартиной дочки. И то правда: этим пришлось тесниться в утробе вдвоём, да и родились недоношенными. Уже то, что оба младенца были живы и, несмотря на трагические события рождения, кажется, здоровы, уже было чудом.
Пока Густа убаюкивала младенца, пастор, судя по всему, пришёл в себя. Во всяком случае, он уже уселся на стул и терпеливо ждал, пока Густа накормит сначала Эмилию, а потом тоже проголодавшегося Георга.
Когда накормленные и переодетые малыши снова уснули, в комнате прозвучал вопрос:
– Так их двое у тебя. И когда же появились на свет?
Густа и сама не заметила, как рассказала обо всём. Пастор слушал, не перебивая, только время от времени задавая новый вопрос, и постепенно, словно разматывая клубок, Густа шла от событий позавчерашних, кровавых, к событиям прошлого лета с его жарой, беседкой и сумасшедшим запахом лилий.
Рассказ был окончен, и в комнате повисла тишина. Густа гадала, что же будет дальше. Она знала: ей должно быть назначено какое-то наказание: «Лишь бы только не велел детей в приют отдать. Если мне наказание, так пускай что угодно, я выдержу, только чтобы деткам не повредило».
Но пастор продолжал молчать. Немолодой уже человек – Густа помнила его с самого детства – сидел на стуле, задумчиво глядя куда-то внутрь себя.
– Надо же, как неисповедимы пути Господни, – наконец произнёс он. – Трудным путём ведет… Говоришь, фон Дистелрой предложение тебе сделал, невестой назвал? – Да, святой отец.