Эту тайну можно было бы продать аргентинской разведке, но я предан Бразилии, а кроме того, в жизни моей хватало наемных убийц и мне совсем не улыбается, чтобы еще и бразильские секретные службы охотились за мною в Нитерое.
В бразильский флот входят пятнадцать десантных и патрульных судов. Патрульные катера используются против подводных лодок, а суда-амфибии предназначены, полагаю, для захвата вражеских плацдармов, если таковые объявятся на бразильской территории, и для подавления восстаний. Есть еще множество исследовательских кораблей для изучения необычайно сложного подводного рельефа и составления трехмерной карты морского дна. Есть плавучие базы для подлодок, танкеры и баржи.
Студенты мои живут в вечном страхе, что их отправят в Мато-Гроссо, служить на «Парнаибе». Девяносто несчастный: моряков бразильского флота непрерывно тянут лямку на этом речном мониторе-землечерпалке, построенном в 1937 году. Юным кадетам корабль представляется столь древним, что их охватывает ужас при одном его упоминании. Хотя я так и не решился им об этом рассказать, но в том году, когда строили «Парнаибу», мне было столько же лет, сколько Христу, когда его распяли.
Но «Парнаиба» бледнеет в сравнении с «Капитаном Кабралом», парагвайским патрульным кораблем, который был построен в 1907 году и ныне курсирует в верховьях Параны. Однако честь быть старейшиной парагвайского флота принадлежит не ему, а «Президенту Стресснеру», речному транспорту, спущенному на воду в 1900-м, еще до моего рождения. В отличие от меня, он просто развалина.
Наши кадеты хотели было сделать карнавальную платформу и усадить на нее «Президента Стресснера» в инвалидном кресле, но их проект отвергли из-за того, что это неизбежно спровоцировало бы дипломатический инцидент. Кроме того, кому какое дело до парагвайского флота? Кто вообще знает, что у Парагвая есть флот? Студенты согласились, что это абсурд, но тут же заявили, что как раз веселый абсурд и позволяет выразить суть карнавального духа.
Лично я карнавал не люблю. Я знаю, что он собой представляет: пышное зрелище, в котором огромные скопища смертных демонстрируют пред Создателем неотвратимость увядания собственной плоти. И все это довольно печально. Будучи северянином, я испытываю отвращение ко всем карнавальным ритуалам, но, в отличие от тех идиотов, что прилетают сюда в поисках легкого секса, знаю, что карнавал предназначен совсем не для этого. Участники карнавала пытаются найти утешение в грандиозной оргии публичного покаяния. Для меня такое смирение чрезмерно, поэтому я ничего подобного себе и не позволяю.
Кадетам кажется, что они обожают карнавал. Им все это действо представляется коктейлем из секса и танцев, а все потому, что у них нет времени подумать хорошенько ни о сексе, ни о смысле танца – тех двух предметах, о которых мне, в моем-то возрасте, размышлять уже бесполезно.
Какое же это испытание для их невыспавшихся пустых голов – вставать в пять утра, когда половина Рио еще полеживает себе в постельках! И сразу же вспоминать, что предстоят военные дисциплины, изучение языков германской группы, тренировки, прыжки и занятия боксом, покуда на тебе живого места не останется. Утро они начинают с кофе, крекеров и ломтика сыра. Затем, пока я засветло отправляюсь на работу, сталкиваясь нос к носу с гуляками, возвращающимися из Рио в Нитерой, они делают зарядку. По прибытии я тут же включаю кондиционер и щелкаю по столу линейкой.
Меня не перестает бесить, что от каждого из них воняет кофе. Они не понимают, какое зло таится в кофе, как он ужасен – и во что они превратятся, если будут его пить. Рты их раскрываются в изумлении и страхе, в то время как мое лицо заостряется от гнева и я начинаю гонять их через такие лингвистические головоломки, после которых даже лазанье по канату представляется им чем-то вроде отдыха на кушетке.
Марлиз советует мне не думать о кофе. Говорит, что мне просто не следует о нем вспоминать, что я не в состоянии изменить мир. В самом деле, бывший команданте отвел меня как-то раз в сторонку и заявил, что если я еще когда-нибудь затрону этот предмет или буду угрожать инструкторам или кадетам, которые пьют кофе, то меня уволят. Сам я могу не пить кофе, сказал он, но у меня нет права не давать его пить другим. В конце концов, это Бразилия, и кто я такой, чтобы запрещать личному составу бразильского флота такое невинное удовольствие, как чашка кофе?
– Никакое это не удовольствие, – огрызнулся я. – Это грех. Эликсир Сатаны. Это грязно, это вредно, это наркотик.
Продолжать я не стал, хотя и мог бы. Я сдержался, потому что понимал, что это бесполезно. Я потупился и принял угрюмо-обреченный вид психопата, учуявшего запах варящегося кофе. Так что он мне сказал: