— Вы… действуете тут… вне плана… — произнес он голосом, сниженным почти до шепота. — Конечно, мне, вообще говоря, не следовало бы вмешиваться, но будет лучше, если я дам вам некоторые… если я поговорю с вами вот так, с глазу на глаз, это помогло бы избежать ненужных осложнений.
— Не вижу никаких общих тем, — возразил я сухо. Не столько сами его слова, даже не их тон, сколько задабривающий, такой неофицерский взгляд вселил в меня бодрость. Разве что он умышленно хотел меня успокоить, чтобы тем ужаснее…
— Понятно, — сказал он после долгой паузы. Нота какого-то отчаяния прозвучала в его голосе. Он провел рукой по лицу. — В подобных обстоятельствах… с таким поручением… любой офицер вел бы себя, как вы, и все же, в интересах дела, иногда можно допустить исключение…
Я смотрел ему в глаза. Веки у него задрожали. Я сел.
— Слушаю, — сказал я, опершись кончиками пальцев о стол. — Говорите то, что вы… считаете нужным…
— Благодарю вас… благодарю! Я не буду кружить вокруг да около… вы действуете по приказу сверху, теоретически мне ничего не известно о суперревизии… но вы знаете, как это бывает! О Боже! Есть ведь утечки! Вы же знаете! — Он ждал, чтобы я сказал хоть слово, хотя бы моргнул, но я сидел неподвижно, и тогда он, лихорадочно сверкая глазами, с румянцем, сквозь который, точно от холода, на смуглом его лице проступала бледность, выпалил: — Послушайте! Этот старик давно работал на нас. Когда я разоблачил его и он мне признался, то вместо того чтобы передать его Отделу Дэ-Эс, что было, вообще говоря, моей обязанностью, я решил не трогать его… Те по-прежнему считали его своим агентом, но теперь он уже работал на нас… они должны были прислать к нему своего человека, курьера, и я поставил ловушку… К сожалению, вместо него пришли вы и…
Он развел руками.
— Погодите… так он работал на нас?
— Ну конечно! Ведь я на него нажал! Отдел Дэ-Эс поступил бы точно так же, но тогда дело ушло бы из моего Отдела, понимаете? И хотя разоблачил его я, кто-то другой записал бы это на свой счет… но я не поэтому, а только чтобы упростить, ускорить… в интересах службы…
— Хорошо, хорошо… но тогда почему он…
— …отравился? Разумеется, он решил, что вы-то и есть курьер, которого он ждал, и что вы уже знаете о его измене… он был только пешкой…
— Ах, вот как…
— Ну да… дело вовсе несложное..; Не спорю, я превысил свои полномочия, решив не трогать его. И вот, чтобы меня подсидеть, вас послали прямо к старику… интрига…
— Но ведь… я случайно зашел в его комнату! — вырвалось у меня. Прежде чем я успел пожалеть об этих словах, офицер криво усмехнулся.
— Откуда вы можете знать, что вас ожидало в соседних? — буркнул он, опуская глаза.
— То есть как это…
Призрак длинного ряда одинаковых, розовато-седых старичков в золотых проволочных очках, с терпеливой улыбкой ожидающих за своими столами — их нескончаемой галереи в светлых, опрятных комнатах, — проглянул из его слов, и я внутренне задрожал.
— Значит, не в одной этой комнате?
— Разумеется, ведь мы должны работать без риска…
— И в тех, других комнатах тоже?..
Он кивнул.
— И все остальные?..
— Перевербованные, само собой…
— На кого же они работают?
— На нас — и на них. Вы же знаете, как это выглядит; но мы держим их на крючке, на нас они работают — производительнее…
— Минутку… но что он мне плел? О мобилизационных пла… о тысячах вариантов оригинала…
— Ох, это был шифр… опознавательный шифр… пароль… вы его не поняли, потому что это был их шифр… а он-то, конечно, решил, что вы не хотите понять, то есть уже проведали о его измене. Ведь все мы носим нагрудные дешифраторы…
Он расстегнул мундир на груди и показал спрятанный под рубашкой плоский аппарат. Я вспомнил, как хватался за сердце офицер, что вез меня в лифте.
— Вы говорили — интрига. Чья?
Офицер побледнел. Веки у него задрожали, опали; несколько секунд он сидел, закрыв глаза.
— С большой… — прошептал он, — с большой высоты в меня целились, но я невиновен… Если бы вы захотели хотя бы отчасти воспользоваться своими обширными полномочиями и…
— И что?
— И закрыть это дело, я бы сумел от…
Он не закончил. С близкого расстояния он изучал мое лицо. Я видел стеклянные белки его неподвижных, расширенных глаз. Пальцами рук, сплетенных на коленях, он поглаживал, ласкал, выщипывал сукно мундира.
— Девятьсот шестьдесят семь дробь восемнадцать дробь четыреста тридцать девять, — умоляюще шепнул он.
Я молчал.
— Четыреста… четыреста одиннадцать… шесть тысяч восемьсот девяносто четыре дробь три… Нет? Тогда дробь сорок пять! Дробь семьдесят!!! — заклинал меня его содрогающийся голос.