— Этого не может быть! — вырвалось у меня. Монах припал ко мне, наполовину согнувшись.
— Слово чести! Клянусь! Долг службы не позволил бы мне осквернить уста ложью…
— Да? Ну… тогда… расскажите о ваших… занятиях, — почти машинально ответил я и вдруг понял, что предпочитаю его отвратительную настырность перспективе остаться один на один со старичком, словно надеясь, что в присутствии сразу двоих, покойник не отважится на что-нибудь большее.
— Исповедные картотеки содержатся в небрежении… контроля нет… половина наших осведомителей провалена… офицер-привратник не следит за своевременной доставкой пропусков и извлечений из дел… в Секции движения душ совершенно запущена провокационная деятельность…
— Что вы… что вы такое говорите, брат? — пробормотал я. Палец успокоился. Надо было идти, и как можно быстрее, но я уже увяз в этой нелепой ситуации.
— Как обстоит дело… с отправлением обрядов? — бросил я нехотя, помимо воли входя в роль ревизующего инспектора.
Его возбуждение росло; он шипел, поблескивая слезящимися глазами, блаженство доносительства распирало его, облепляло губы беловатым осадком слюны.
— Обряды! Обряды! — он нетерпеливо скривился, раззадоренный тяжестью обвинений, которые собирался выдвинуть. — Проповеди не подстрекают ни к каким выступлениям, не имеют численных результатов, правила подслушивания систематически нарушаются, а в секции Высшей Цели растраты привели к скандалу, затушеванному лишь потому, что тайный брат Мальхус стакнулся с ризничим, которому взамен посылает паломниц, с девятого, понятно, наставленных соответствующим образом, а отец офицер Орфини, вместо того чтобы доложить куда следует, развлекается мистикой… толкует о внеземных карах…
— Космических?
— Если бы! О, нет, видите ли… простите, не имею чести знать вашего звания…
— Ничего, неважно…
— Понимаю… толкует об апокалипсических карах, хотя располагает гораздо более эффективными средствами благодаря коллегам из Башни… а вдобавок тайный брат Мальхус твердит всем и каждому, что расшифровал Библию… Вы понимаете, что это такое?
— Святотатство, — предположил я.
— Со святотатствами Господь как-нибудь управится сам, ему они не страшны… речь идет о всем ордене! Теологические основы теории святого отступничества.
— Хорошо, хорошо, — нетерпеливо перебил я, — давайте без общих фраз. Этот тайный брат Мальхус… как это выглядело? Но, пожалуйста, покороче…
— Слушаюсь… Что брат Мальхус — триплет, было известно давно — его поведение во время псалмов… вы понимаете — брат Альмигенс должен был высветить его… мы подсунули ему парочку штатских… распластавшись крестом, подавал знаки… ну, это статья четырнадцатая… а во время квартального анализа в ризе его офицера-исповедника были обнаружены вшитые серебряные нити, скрученные по две…
— Нити? С чего это вдруг?
— Ну как же… для экранирования подслухофона… я лично провел следствие среди причастников.
— Благодарю, — сказал я, — довольно. Я уже составил себе общее представление. Вы свободны…
— Но как же так, как же так, я еще только…
— Прощайте, брат.
Монах выпрямился, сложил руки по швам и вышел. Я остался один. Итак, церковные обряды не были даже дополнительным, побочным занятием, чем-то вроде хобби, но служили лишь прикрытием обычной служебной деятельности? Я посмотрел на мертвеца. Палец дрогнул. Я подошел к гробу. «Пора идти», — подумал я. Рука, которую я прятал в карман, внезапно выскочила из него и упала на ладонь старичка. Прикосновение к его коже, холодной, высохшей, как ни было оно мимолетно, врезалось мне в память, и одновременно мизинец, едва задетый кончиками моих пальцев, остался у меня в руке. Я инстинктивно выпустил его — он закатился в складки флага и лежал там, розовый как крохотная колбаска. Я не мог его так оставить. Я поднял его и поднес к глазам. Он был словно из пузыря, с нарисованными морщинками и даже ногтем. Протез? Послышались шаркающие шаги. Я спрятал эластичную вещицу в карман. Несколько человек вошли в часовню. Они несли венок; я отступил за колонну. Раскладывали траурные ленты с золочеными буквами. У алтаря появился священник. Прислужник поправлял на нем литургическое облачение. Я огляделся вокруг. Сразу за мной, рядом с рельефом, изображавшим отступничество святого Петра, были узкие, с пробойником для замка, двери. За ними я нашел коридорчик, сворачивавший влево, в его конце, перед чем-то вроде обширной ниши с тремя ведущими вверх ступеньками, сидел на трехногом табурете монах в рясе и деревянных сандалиях и переворачивал загрубевшими, мозолистыми пальцами страницы требника. Он поднял на меня глаза. Он был очень стар, с землисто-бурой шапочкой на лысом черепе.