Исповедник кивнул.
— Прошу вас.
Он двинулся первым. За алтарем, в розовом свете рубиновой лампочки, горевшей перед каким-то изображением, виднелась низкая дверь. Коридор за ней был почти темным. По обе стороны стояли фигуры святых, повернутые к стене, задернутые полотнищами или открытые. Меня поразила освещенность комнаты, в которую мы вошли. Стену напротив двери занимал огромный сейф. На его оксидированной стали чернел большой, инкрустированный эмалью крест. Священник указал мне на кресло, а сам уселся по другую сторону заваленного бумагами и старыми книгами стола. Он и в мундире выглядел как священник; руки у него были белые, выразительные, с сухожилиями пианиста, мертвая сетка голубых прожилок покрывала виски, кожа, казалось, прилегала там прямо к сухой, сводчатой кости, все в нем дышало неподвижностью и спокойствием.
— Я слушаю вас…
— Отец Орфини, вы знаете начальника Отдела инструкций? — спросил я.
Он чуть приподнял брови.
— Майора Эрмса? Знаю. Знаю.
— И номер его комнаты?
Отец Орфини смешался. Он потрогал пуговицы мундира, точно это была сутана.
— А разве… — начал он, но. я прервал его:
— Итак, какой это номер, как вы думаете?
— Девять тысяч сто двадцать девять… но я не понимаю, почему я…
— Девять тысяч сто двадцать девять, — повторил я медленно. Я был уверен, что не забуду этот номер.
Священник смотрел на меня со все возрастающим удивлением.
— Прошу прощения… брат Персвазий дал мне понять…
— Брат Персвазий?.. Тот монах, что решил привести вас? Что вы о нем думаете?
— Но я действительно не понимаю… — сказал священник. Он все еще стоял у стола. — Брат Персвазий возглавляет ячейку орденского рукоделья.
— Полезное дело, — заметил я, — а что это за рукоделье, разрешите узнать?
— Вообще говоря, литургические принадлежности, облачения, предметы культа…
— И это все?
— Ну, скажем, по специальным заказам, например, для Отдела Эс-Дэ, недавно была изготовлена, как я слышал, партия подслушивающих кипятильников для чая, а Геронтофильная секция изготовляет одежду и всякие мелочи для больных стариков, например, митенки с пульсографами…
— С пульсографами?
— Ну да, для регистрации тайных влечений… магнитофонные подушечки для тех, кто разговаривает во сне, — и так далее. Но в чем дело… или брат Персвазий что-нибудь говорил обо мне?
— Он говорил мне о разных…
Я не докончил.
— Сотрудниках нашего Отдела?
— Мы беседовали…
— Извините…
Священник сорвался с кресла, подбежал к сейфу и тремя привычными движениями пальцев набрал номер на цифровом щитке. Стальные дверцы щелкнули и приоткрылись; я увидел груду разноцветных, опечатанных папок. Священник лихорадочно перерыл ее, схватил одну из папок, повернул ко мне свое бледное лицо; на лбу и под носом блестели капельки пота, мелкие, как булавочные острия.
— Прошу вас, располагайтесь, я через минуту вернусь!
— Нет! — крикнул я, вскочив. — Дайте мне эту папку!
Я действовал в каком-то наитии.
Он прижал ее обеими руками к груди. Я подошел к нему, впился взглядом в его глаза, взялся за картонный уголок. Он не отпускал папку.
— Девятнадцать… — произнес я медленно. Капля пота, словно слеза, стекла по его щеке. Папка вдруг сама перешла в мои руки. Я открыл ее. Она была пуста.
— Долг службы… я действовал… приказ сверху, — бормотал священник.
— Шестнадцать… — сказал я.
— Пощадите! Нет! Нет!!!
— Сядьте. Вы не выйдете из этой комнаты, пока не получите разрешения по телефону. Вам понятно?
— Так точно! Так точно!
— И вы никому не будете звонить!
— Нет! Клянусь!
— Хорошо.
Закрыв за собой дверь, я вышел через коридор, через пустую, сумрачную часовню, потом по крутым ступеням вниз — снаружи уже не было часового. Я уже хотел вызвать лифт, как вдруг заметил, что держу в руке отобранную у священника желтую папку.
Комната 9129 находилась на девятом этаже. Я вошел без стука.
Одна секретарша вязала, другая ела бутерброд с ветчиной и помешивала чай. Я поискал глазами следующую дверь, в кабинет начальника, но больше никаких дверей не было. Я растерялся.
— Я к майору Эрмсу, с Особой Миссией.
Секретарши словно не слышали. Та, что вязала, считала вполголоса петли.
«А вдруг это какой-то пароль?» — промелькнула мысль. Я еще раз окинул взглядом небольшую комнату. У стен стояли узкие стеллажи с перегородками для бумаг. Над одним из них, удивительно высоко, висел разрисованный цветочками микрофон. Заговорить снова значило бы признать свое поражение. Я положил желтую папку на стол той девушки, которая завтракала. Она взглянула на папку, продолжая жевать. Над зубами розовели бледные десны. Аккуратными движениями мизинца она отодвигала салфетку, в которую был завернут хлеб. Я подошел к стеллажам и в промежутке между ними заметил что-то белое — дверь. Они ее загораживали. Я не задумываясь ухватился за стеллаж и начал отодвигать его. Ряд перегородок над моей головой опасно зашатался.