Хорошо, что в этой большой, темной, заполненной картотеками и стеллажами комнате никого не было, — добрую минуту я не смог бы произнести ни звука. Огромные книжищи, пачки перевязанных шпагатом бумаг, баночки белого канцелярского клея, ножницы, подушечки для печатей и письменные принадлежности загромождали большие письменные столы, стоявшие вдоль стен. Кто-то шея сюда. Я слышал шарканье. В приоткрытой боковой двери, за которой чернела непроницаемая темнота, появился неопрятного вида старик в запачканном мундире.
— Вы к нам? — заскрипел он, — К нам? Редкий, редкий гость! Чем могу служить? Хотите о чем-нибудь справиться?
Я… э… — начал я, но антипатичный субъект, шмыгая носом, на кончике которого болталась сверкающая капелька, продолжал:
— Вы, как вижу, в цивильном — значит, что-нибудь из каталога… прошу покорнейше, вот сюда…
Он проковылял мимо предмета, который я принял было за обыкновенный шкаф, и привычным движениями стал выдвигать один за другим узкие, длинные каталожные ящички. Я еще раз осмотрел загроможденную мебелью комнату: огромные груды бумажной рухляди лежали и на полу тоже — в углах, под стульями; воздух наполнял душный запах сухой пыли и слежавшейся бумаги. Поймав мой взгляд, старик захрипел:
— Господина архивариуса Глоубела нет. Совещание, да, ничего не поделаешь! Господина субалтерн-архивариуса тоже, увы, нет, с. вашего разрешения — вышел. И вообще я один, если позволите, остался в хозяйстве. Капприль Антеус, к вашим услугам, привратник девятого ранга, с выслугой, сорок восемь годочков службы. Пора, мол, на заслуженный отдых! — говорят господа офицеры, но я — вы и сами, милостивый государь,, видите! — в некотором роде незаменим. Однако,, однако я тут болтаю себе, а вы, милостивый государь, спешите небось по делам службы? Заказец покорнейше прошу вон в тот ящичек-шкатулочку, а как изволите потянуть за звоночек, так я появлюсь, вмиг отыщу —старые глаза, хе-хе, доложу я вам, не хуже молодых, — принесу и, если на месте, любезнейше просим, а если с собой» то извольте только цифирку свою на бланке изобразить, в графе «четыре римское дробь Бэ», — и все…
В завершение этой хриплой речи ои расшаркался — не знаю, был ли это поклон или нош. у него уже отнимались — и приглашающим жестом показал на рад выдвинутых ящиков огромного каталога.
Одновременно он ловко перебросил свои стальные очки с носа на лоб и все с той же заискивающей улыбкой начал пятиться к двери, из которой возник.
— Господин Капприль, — неожиданно сказал я, не гладя на него, — скажите, прокуратура на этом этаже?
— Простите, что? — Он с готовностью приставил к уху сложенную трубкой ладонь. — Про..? Не слышал. Нет, знаете ли. Не слышал.
— А… Следственный отдел? — тянул я свое, не обращая внимания на возможные последствия такой откровенности.
— Отдел?.. — Его улыбка блекла, сменяясь выражением удивления. — Отдела тоже нет, разрешите заметить, и не может быть, потому что здесь мы, только мы —и никого больше…
— Архив?
— Совершенно верно, Архив, Главный Каталог, Библиотека, наше местопребывание, как я уже имея честь доложить, да, да. Могу ли еще чем-нибудь служить?
— Нет… пока что спасибо.
— Не за что — это мой долг. Звоночек я вот тут поставлю для высокочтимого гостя, на подставочке, так будет ловчее.
Он ушел, шаркая; тут же за дверью закашлялся — старчески, пронзительно, и это покашливанье — стесненное, будто он старался не привлекать к себе внимания, и жестокое, будто кто-то его душил, удалялось, пока я не остался один в нагретой тишине, перед радами ящиков с латунными табличками.
«Что бы это могло значить? — размышлял я,-усаживаясь на стуле, который он мне пододвинул. — Неужели они хотят разузнать о моих интересах? Но зачем? Что это им даст?» Я лениво водил взглядом по гравированным названиям разделов. Каталог был не алфавитный, а систематический, с рубриками: СЕРВИЛИСТИКА, ЭСХАТОСКОПИЯ, ТЕОЛОГИЯ, ПОНТИ- и МИСТИФИКАТОРИКА, КАДАВРИСТИ-КА ПРИКЛАДНАЯ. Я заглянул за разделитель теологической рубрики. Кто-то переставил карточки, и теперь они стояли в полном беспорядке.