Фирма называлась «Фарма-Инвест», и Бродягина Марина Алексеевна являлась там переводчиком. А вот что стояло за столбиком из цифр – великим множеством телефонных номеров, факсами и латинскими буковками электронных адресов фирмы, – угадать было сложно. И не оттуда ли были те таинственные и невидимые мужчины, на содержании которых жила Марина?
– Вы позволите мне взять на время эту визитку?
– Разумеется, у меня их много…
– А могу я взглянуть на комнату Марины?
– Конечно, можете, пойдемте, я вам все покажу, тем более что там все сохранилось так, как было при ее жизни… Знаете, я довольно часто захожу туда, и мне все кажется, что сейчас вот раздастся лязг ключей из прихожей, в квартиру быстрым шагом войдет Марина и раздраженным голосом начнет спрашивать меня, что это я делаю в ее комнате…
– Ей не нравилось, когда вы заходили туда?
– Нет, не нравилось. Она злилась, когда я убиралась у нее, особенно когда касалась каких-то бумаг на столе, хотя бумаги-то были самые обычные – клочки с номерами телефонов, журналы, книги, ерунда, одним словом…
Юля сделала знак Аперманис не покидать своего места и пошла вслед за Александрой Ивановной в комнату ее дочери. И была поражена внешним контрастом между тем, как выглядела гостиная и спальня дочери. Если вся квартира сверкала чистотой и чувствовалось, что хозяйка следит за тем, чтобы нигде не было ни пылинки ни соринки; если за прозрачными стеклами серванта высилась гора дорогостоящей посуды, а полки радовали глаз золочеными корешками дорогих книг – то в комнате Марины все было иначе. Самое главное, что не могло не броситься в глаза, это был временный характер притулившихся в совершенно неподходящих для этого местах вещей. Свернутые ковры явно европейской работы (немецкой или итальянской, с элементами абстракции и смелых цветовых комбинаций) лежали посреди комнаты и мешали проходу; письменный стол ломился от коробок с бытовой техникой, огромная кровать, застеленная желточного цвета толстым шерстяным пледом, была завалена яркими пухлыми подушками, которые так и манили прилечь на них и выспаться…
– А что там, в углу, – неужели краска?
– Да, это и краска, и мастика, и разные сухие смеси для ремонта, и обои, и даже паркет с кафелем…
– Ваша дочь собиралась покупать квартиру?
– Я не знаю…
– Вы сказали, что после нее остались деньги.
– Остались… доллары, – шепотом произнесла Бродягина, косясь на дверь, за которой находилась неизвестная ей Аперманис, которой она явно не доверяла.
– И где же вы их нашли?
– Они были всюду – рассованы по коробкам с духами и косметикой, в книгах, в постели…
– Откуда у нее столько денег, как вы думаете?
– От мужчин! Ведь она же нигде не работала! И если не уходила к кому-нибудь на свидание, то сидела дома, смотрела телевизор или видик, читала свои любимые журналы и ела фрукты… даже зимой… Она себе ни в чем не отказывала.
– А вы? Она угощала вас?
– Нет, мы питались с ней отдельно, но я всегда готовила на троих: на нее, себя и Петю… То есть я хотела сказать, что это она питалась отдельно от нас…
Видно было, что Александра Ивановна испытывает жгучий стыд, говоря такое о собственной дочери.
– Послушайте, Александра Ивановна, ответьте мне на последний вопрос: зачем вам искать убийцу Марины, дочери, которая вела себя с вами, как… – Юля с большим трудом заставила себя замолчать, чтобы удержаться от резких выпадов в адрес девушки, к которой она уже успела проникнуться самыми негативными чувствами. – Разве вам не приходило в голову, что Марину убили из-за этих самых денег? И еще: неужели вы не понимали, что, будь она даже Брижит Бардо, за смазливую мордашку ей все равно не отвалили бы столько денег, сколько стоит вся эта дорогостоящая импортная дребедень? Ваша дочь не зря не пускала вас в свою комнату, хотя и запереться от вас не могла – должен же был кто-то присматривать за комнатой и за сокровищами, которые она каким-то странным образом зарабатывала…
«Шантаж? Воровство? Проституция? Промышленный шпионаж? Иностранная разведка?»
Журнал «Пари-матч», валявшийся на столе, привлек к себе внимание Юли мутным синим штампом на обложке.
– Вы позволите мне взять его с собой?
Так, перебрасываясь нейтральными фразами с Александрой Ивановной, Юля вдруг поймала себя на том, что не верит в ее желание разыскать убийцу дочери ради отмщения: а что, если женщина элементарно боится, что вслед за дочерью придет и ее черед?
Александра Ивановна, не произнеся вслух ни звука, открыла и продемонстрировала Юле выпотрошенную изнутри книгу «Анна Каренина» с вложенными в нее пачками стодолларовых купюр.