Где-то в заросшем осокой заливе сонно покрякивали утки и далеко-далеко, за зелеными огоньками бакенов, шел пароход. Огни отражались в ночной воде, и до нас долетал шум работающей машины, шлепанье плиц и голос диктора:
— Внимание, говорит Москва. Московское время двадцать два часа…
— Колесный идет, — сказал Вовка. Он был большой значок всех волжских пароходов. — Старик какой-нибудь, местного сообщения. «Кольцов», скорее всего…
Мы лежали на теплой земле и смотрели в небо. Оно было темно-синее и далекое, словно припудрено серебряной пылью Млечного пути.
— А над Кубой небо совсем другое, — сказал Витька и вздохнул. — Над Кубой по ночам ярко сияет созвездие Южного Креста, и в банановых рощах перекликаются потревоженные обезьяны.
Это он, конечно, здорово сказал про Южный Крест. Вовка тоже вздохнул, и только Гаррик внес поправку:
— Обезьяны ночуют на высоких деревьях, а бананы низкие, метра по три.
Ох, уж этот Профессор! Петр Васильевич поправил костер и расстелил на земле одеяло. Потом он достал из рюкзака дневник Энрике Гомеса и свои записи. Мы давно ждали этого момента.
— На сон грядущий несколько страничек, — сказал Петр Васильевич и раскрыл тетрадь. — Где же мы остановились? Ага, вот здесь…
«Алькальду Педро Форменасу принадлежали золотые рудники, плантации, уходящие на много миль в глубь острова, и золотопромывальни, в которых дробили золотоносную руду, а потом промывали ее в длинных деревянных лотках.
Больше трех тысяч негров-рабов было у Форменаса, да еще нас, вольных людей, работало около тысячи человек. Все добытое нашим трудом: золотой песок, сахарный тростник, рыба, черепахи, фрукты, табак, раковины жемчужниц — все уплывало в широкие ворота крепости алькальда. Это были крепкие ворота, сделанные из толстых досок железного дерева и для верности еще окованные стальными полосами. Каждые два месяца из нашей маленькой гавани отходили каравеллы, тяжело груженные богатствами Кубы. Они уходили в открытое море к берегам далекой ненасытной Испании.
По существовавшим законам, пятая часть всех благородных металлов, добытых в колониях, принадлежала королю. Но я уверен, что Педро Форменас бессовестно надувал своего коронованного хозяина. Он богател с каждым годом. Все многочисленнее становились его стада, все больше лодок выходило в море за черепахами, жемчугом и рыбой, все дальше в леса уходили тростниковые плантации. И все Педро было мало. Мы вырубали и жгли джунгли, солдаты Форменаса сгоняли ароваков с плодородных земель, оттесняя их все дальше и дальше в горы. Горели индейские селения, ароваки, вооруженные копьями и соломенными щитами, падали под градом пуль. Почти повсеместно индейцы были вытеснены с побережья. На северо-западе — крупная колония Хавана, на южной оконечности острова — Сант-Яго, а между ними десятки разных Педро Форменасов. Отрезанные от моря, лишенные своего привычного промысла, ароваки вымирали в суровых и неприветливых горах. Смерть летала по всему острову в стальной испанской кирасе[9].
Нашего алькальда не зря называли белым зверем. За малейшую провинность он подвергал рабов самым тяжелым и унизительным наказаниям. Ему ничего не стоило забить. Ему было совершенно все равно, кто перед ним: старик, женщина или подросток.
«Золота, золота, побольше золота!» — вот что занимало душу и сердце этого человека. Золото вытеснило из них все: и беззаботность, и веселье, и отвагу, и бога. Он вечно боялся, боялся всего: своих рабов, которые его ненавидели, своих солдат, которые завидовали его богатству, соседних алькальдов, которые могли оговорить его перед наместником короля. Он боялся нас, кубинцев, свободных людей, живущих по законам товарищества и чести.
Форменас старался опутать народ сетью долгов, подчинить нас власти своего золота. Часто ему это удавалось. Мы были бедны, и у нас порой не хватало песо, чтобы купить нового коня, или пороха, или лодку. Педро ссужал нас деньгами, а потом мы выплачивали ему вдвое больше, чем взяли.
Мой сосед, старик Хуан Монтехо, задолжал ему очень много. Неудачи преследовали этого человека. Во время шторма у островов Лос-Тортугас[10] разбило его барку, на которой ходил за черепахами сын Хуана — Диего. Диего затонул. Совсем недавно кто-то поджег хижину старика, и он лишился и крова и всей своей скромной утвари. И вот тогда к нему пришел одноглазый Альфонсо — правая рука Педро Форменаса. Он потребовал уплаты всех долгов. А у Хуана было всего лишь два десятка песо.
— Оставь это себе на гроб, — сказал ему со смехом Альфонсо. — Если до конца недели ты сам не принесешь всех денег, сеньор отберет у тебя твою дочь, Аолу. Она будет его служанкой до тех пор, пока ты не заплатишь все сполна.