Если говорить о хорроре, то я уже упоминал, что сейчас стараюсь писать о том, что страшно лично мне. Поэтому часто у меня мелькают темы одиночества, неудавшейся личной жизни, потери близких людей, пагубных зависимостей. Я очень боюсь войны. И, как замечают люди, часто о ней пишу. Пожалуй, именно хоррор – это тот «сосуд», куда я сцеживаю свою боль. Я ищу страшное в повседневности и нахожу его там довольно часто. Как-то в метро я увидел женщину, которая спускалась на эскалаторе и стояла почему-то спиной вперёд, хотя была на лестнице одна. Через какое-то время мне снится женщина, которая в тёмном подъезде спускается по лестнице вперёд спиной. Я проснулся в холодном поту. Почему-то это показалось мне очень страшным.
Бывает ли такое, что тебя пугают твои произведения?
Д. К. Тут такая штука. Писать о том, что тебя пугает, не означает пугаться этого в самих рассказах. На уровне понимания кошмарности темы, ситуации, потери – да, но не на уровне первобытной дрожи, реакции нервных окончаний. Не так, чтобы оцепенеть от страха. Здесь надо оговориться, что меня не пугают «по-настоящему» и чужие произведения. Это работает в кино, но не в литературе. Но мне вполне хватает атмосферы дискомфорта, гнетущего тумана мыслей, тянущего осознания кошмара.
Так что меня не пугают мои рассказы. Здесь другой критерий «испуга». Иногда мне очень неуютно и грустно в собственных произведениях, где личное переплелось с вымыслом. Вообще я очень редко перечитываю чистовые варианты своих текстов, разве что надо стряхнуть с них пыль и куда-то отправить. Исключение – рассказ «Ненастоящий дядя». Я плачу, когда его перечитываю. Я понимаю почему… Но я очень рад, что написал этот рассказ.
Прежде чем задать следующий вопрос, сделаю небольшое отступление. Как литературному редактору вебзина DARKER, мне присылают на рассмотрение рассказы, и не так уж и редко вместе с текстом идёт «поясниловка»: что автор хотел сказать своим рассказом, какую тему поднял, какие личные воспоминания использовал – многое из того, о чём мы с тобой говорили до этого. Я неизменно отвечаю: «История должна помогать себе сама». То есть автор должен вложить всё в историю, а не в комментарии и пояснения к ней. Когда история уйдёт в свободное плавание, всё, что автор сможет ей дать – это костыли оправданий. Другими словами, как часто говорят: «Ты же не будешь стоять у входа в книжный и объяснять каждому свой роман». Мне кажется, что подобные экскурсы могут быть интересны, только когда читатель сам хочет узнать предысторию написания произведения.
А как ты относишься к авторским объяснениям (до и после того, как читатель ознакомится с текстом)?
Е. А. К авторским объяснялкам я отношусь не то чтобы негативно, но скорее отрицательно. Особенно показательно это бывает на литературных конкурсах, о которых мы тут много говорили. В обсуждении рассказов автор начинает строчить километровые комментарии о том, что он хотел сказать на самом деле. Зачастую это переходит в не особо приятные срачи, выяснение отношений, и в конце концов автор уходит, громко хлопая дверью, с высоко поднятой головой и выводом: «Вы ничего не поняли» (об этом тоже уже говорили). Лично у меня к этим авторам возникает только один вопрос: «А почему этого нет в самом рассказе?» Всех этих объяснений, которые ты тут излагаешь с пеной у рта. Я вообще придерживаюсь мнения, что если читатель чего-то не понял, то это полностью лежит на совести автора.
В то же время надо понимать, что излишние подробности и объяснения происходящего могут навредить тексту. Убить интригу, атмосферу, какую-то загадку. Тут опять же всё зависит от автора. Только он решает, как писать своё произведение. Нужны ему объяснения или нет. Но в отрыве от произведения никаких лишних подробностей быть не должно. В этом плане мне очень нравится Эрнест Хемингуэй. Я встречал огромные эссе на тему скрытых смыслов в его романе «Старик и море». Но на все вопросы сам писатель отвечал: «Старик – это просто старик, море – это просто море, рыба – это просто рыба». Или как-то так, но смысл такой. Я думаю, что Хэм все же лукавил, но это его право. Он предоставил читателю самому разбираться, что там и как. Есть гениальный рассказ Джерома Сэлинджера «Хорошо ловится рыбка-бананка». О скрытых смыслах этого рассказа я встречал десяток разных мнений – от военного синдрома до неразделённой любви и буддистской философии. Вообще Сэлинджер – мастер глубокой прозы. Трактовать его произведения можно сколько угодно по-разному, и каждая из версий будет правильной. «Дорогой Эсме с любовью и всякой мерзостью», «Тедди», «Выше стропила, плотники», роман «Над пропастью во ржи».