Они родились далеко друг от друга и никогда не встречались. Но они братья.
Христо Траянов
КОГДА ДУЕТ ВЕТЕР С ГРАНИЦЫ
едушка! Мне страшно, дедушка… — заплакал внук деда Ангела и разбудил нас.
Старик приподнялся, поправил на мальчике шерстяное одеяло и кашлянул.
— Замолчи, разбудишь людей! Они весь день были на охоте и устали. Почему тебе страшно, ведь мы же рядом с тобой?
— Собака, собака воет, дедушка… — дрожащим голосом произнес ребенок и прижался к деду.
Дед Ангел посмотрел на внука и увидел широко раскрытые от испуга детские глазки. Прислушался к завыванию ветра.
— Спи, внучок, спи спокойно. Собака не тронет хороших людей! — снова нарушил он тишину своим глухим басом и успокаивающе погладил мальчика по голове.
Бахчеванский, которого, очевидно, как и меня, разбудили детский плач и слова старика, вдруг поднялся. Он быстро обулся, нащупал лежавшее в изголовье ружье, накинул на плечи шинель и, осторожно ступая, боясь задеть спавших на полу товарищей, направился к двери.
— Оставь ружье, сынок! — испуганно произнес ему вслед дед Ангел. — Не трогай собаку. Она, как несчастный человек, поплачет, поплачет, потом ей полегчает, и она уйдет…
Сначала я подумал, что ребенок испугался во сне, и не обратил внимания на слова старика. Но то, что Бахчеванский вышел из комнаты, а дед Ангел тревожился из-за какой-то несчастной собаки, вызвало у меня большое любопытство. Полежав еще немного, я не вытерпел, поднялся тоже и вышел из овчарни.
Сидя на большом пне рядом с пастушьим очагом, на котором дед Ангел варил днем молоко и пек вкусные лепешки, Бахчеванский вслушивался в шум ветра.
Я постоял минуту-другую около двери, потом взял охапку хвороста из кучи, собранной дедом Ангелом, и разжег костер. Огонь быстро разгорелся и осветил поляну. Длинные тени запрыгали по деревьям, которыми начинался густой лес.
Бахчеванский молча вглядывался во мрак лежавшей внизу долины. Время от времени ветер доносил оттуда глухой ропот вод Доспатдере. Я чувствовал, что сейчас нельзя нарушать ход мыслей товарища, но любопытство все больше брало верх, и я, присев рядом с Бахчеванским, не стерпел и поинтересовался, о какой это собаке говорил старик. Сухое лицо полковника чуть вздрогнуло. Оно мгновенно покрылось глубокими морщинами, а в светлых умных глазах, точно утренняя роса, блеснули слезы.
— Эх, братец, это длинная история, — ответил он тихо. Потом глубоко вздохнул и замолчал, уносясь мыслями куда-то далеко-далеко. Но я снова попросил его рассказать, хотя бы вкратце, что все это значит.
И он поведал такую историю.
— Тогда, — начал Бахчеванский, — я служил начальником десятой линейной заставы в Доспатдерской комендатуре. Во-он там, видишь, под черными облаками блестят огоньки Црынча? Немного ниже, на юго-запад от этого села, у Доспатдере, была наша застава. Участок, который она охраняла, был большим, аж до этого места, до овчарни, где мы сейчас находимся, а внизу — до самого Пёсьего дола. Тяжело проходила служба — не было у меня ни заместителя, ни помощника по хозяйственной части. На границе случались частые перестрелки. Ко всему прочему надо было вспахивать и разрыхлять контрольно-следовую полосу, ставить проволочные заграждения и тянуть сигнализацию, обучать новое пополнение. Я страшно уставал. Нервы мои подчас бывали напряжены до предела, точно струны, и достаточно было малейшего повода, чтобы они громко звенели или даже готовы были лопнуть.
Помню, однажды в знойный полдень я возвращался вместе с сменившимся нарядом с контрольной полосы. Во дворе заставы, в тени под высоким дубом, отдыхала группа пограничников. Они оживленно о чем-то беседовали. А в стороне, у самого здания, распростершись на сухой траве, курил сигарету молодой парень, совсем недавно прибывший на заставу. Увидев меня, солдаты, сидевшие под дубом, быстро повскакали на ноги и застыли, опустив руки по швам, точно свечи. Тот же, который лежал в стороне, сначала приподнялся на локтях и, только когда заметил, что я уже совсем близко, бросил сигарету за забор, застегнул гимнастерку и поднялся. То ли потому, что солдат бросил незатушенную сигарету на сухую траву, то ли потому, что в стойке его не чувствовалось такой выправки, как у других, или потому, что я очень устал, но я на него страшно разозлился. Войдя к себе в комнату, тотчас же приказал позвать его ко мне. Когда он, захлопнув за собой дверь, отрапортовал: «Товарищ капитан, пограничник Ваклин Петров прибыл по вашему приказанию!», — я начал громко его распекать: