В памятную ночь я заночевал в поселке Инди, в дощатом домике одного знакомого рыбака, который за небольшую плату предоставлял комнату, койку и чистое белье. Домик находился почти возле моря. Я не люблю и даже, больше того, боюсь купаться в море ночью. На этот же раз не мог устоять против соблазна. Море было так спокойно, так тихо плескалось у берега. Не заплывая далеко, мы искупались и освеженными вернулись в дом. Небо было черное, будто его завесили бархатом.
К утру сгустилась духота. Несмотря на раскрытые окна, нечем было дышать. Я вышел на крыльцо. Но и на воздухе было не лучше. Пальмы, поднимавшиеся ввысь своими тонкими стволами, молчали. А обычно даже слабый ветерок шелестит в их чутких макушках. Море только угадывалось по легкому всплеску и еле заметному движению бриза.
Было то время ночи, когда все спят, даже летучие мыши. Только бессонные лучи прожекторов вспыхивали там и здесь с равными промежутками времени.
Кто-то вышел из соседнего домика, белевшего каменными сваями между бананами, и направился к морю. Это был Шамил. Он нес весла. За ним шел паренек лет восемнадцати — сын старого рыбака Саула, потерявшего правую ногу в Керчи в мае сорок второго года. Паренек закончил десятилетку, но не прошел по конкурсу в Сухумский пединститут и остался в артели, где работал второй год на баркасе «Муссон» вместе со своим отцом. Теперь на «Муссоне» старшим был Шамил.
— Я сбегаю к пограничникам, — сказал паренек, подстраиваясь под твердый и решительный шаг Шамила.
Тот по-абхазски что-то возразил ему глухим недовольным голосом.
— Если будет шторм, лучше идти без отца, — продолжал паренек, — председатель заменит другим.
— Ты глуп, парень, — сказал Шамил, — зачем обижаешь отца?
…На рассвете зазвенели стекла в окнах, заплясали занавески. Хозяин вошел ко мне в комнату и закрыл окна.
— Шамил опять ушел в море без «отходки», — неодобрительно сообщил хозяин, — люди тревожатся. Уже приходили пограничники. Дозор недосчитал на причале номер «Муссона».
Я вышел из дома и понял, что люди поселка Инди не случайно обеспокоены судьбой баркаса Шамила. По небу неслись серые облака. Завывал ветер. Чаек не было видно. Волны с шумом обрушивались на берег. Люди смотрели на море, где ничего не было видно. Тихо говорили о Шамиле. Только жена Саула ходила между людьми и спрашивала:
— Какая мода у Шамила? Почему он взял такую моду?
Она больше ничего не говорила, но все понимали ее. Надо было сходить на заставу, там бы сказали более точно о шторме. Там служба, а у Шамила старые рыбачьи приметы. Теперь, гляди, и накроет шквал Шамила и всех на «Муссоне».
Датико подъехал на грузовике, пахнущем рыбой, соскочил на камни.
— Он у меня теперь будет ловить бычков на удочку, — грозился Датико.
— Надо было спасать сети! — сказала жена Шамила, защищая мужа.
— Сети капроновые. Цена им десять тысяч, Датико, — сказал какой-то рыбак. — Шамил правильно вышел в море, он предчувствовал шквал.
— Зачем он забрал моих? — причитала жена Саула. — Звонил на заставу, Датико?
— Я сам поеду на заставу, — сказал Датико.
Мы быстро доехали до заставы. Начальник заставы хмуро оглядел Датико.
— Хватились, — сказал он, — уже приняты меры… Так всегда с вами, горе-рыбаки.
Оказывается, часовой со сторожевой вышки заметил баркас, захваченный шквалом, на траверзе мыса Инди, а начальник заставы немедленно доложил начальнику отряда.
…Дежурный катер Катукова стоял на швартовых у южного пирса в готовности к походу. Когда было получено приказание дежурного, катер снялся и вышел в море, в район мыса Инди. Пройдя ворота, легли на курс 288°, дав ход около пятнадцати узлов. Как ни напрягали зрение все, кто находился на палубе, баркаса пока не было видно. Катер шел при сильной качке. Через двадцать минут после выхода сигнальщик Ичкис обнаружил баркас Шамила в 20 кабельтовых. Для сближения легли на курс 310°. В это время от сильной килевой качки вылетели болты, соединяющие крышку мотора правого двигателя с фланцами вала. Пришлось снизить ход почти наполовину, идти под левым двигателем.
Катуков сообщил по радио о происшествии, приказал устранить повреждение и начал маневрировать, чтобы взять на буксир баркас. Описание, сделанное в вахтенном журнале, не могло рассказать и сотой доли того, что происходило в море.
Мы наблюдали с вышки. Это крепкое, свитое из металла сооружение гудело, свистело и, казалось, гнулось под сильным зюйд-вестом. В бинокль видели, как боролись со штормом рыбаки на баркасе. Нельзя сказать, было это мужественно, героично, или это являлось их обычным поведением.
«Муссон» не ставил парус. При таком шквале парус мог бы перевернуть баркас. На веслах сидели Шамил и сын старого Саула. Сам Саул находился у руля. На рыбачьих баркасах тяжелые весла. Человек, привыкший к прогулочным шлюпкам, не справится даже с одним таким веслом. Можно было представить степень напряжения сил команды «Муссон», пытавшейся все же дойти до мыса на перегруженном сетями баркасе.
— Перекинет, — сказал часовой, — молодые продержатся, а Саулу конец. Сидел бы чучелом на плантации, ан нет, лезет в море… Опять захлестнуло!..
Катер сблизился с баркасом на переменных курсах и лег в дрейф. Баркаса не было видно, его прикрыл катер. По тому, как мотался колпак радиолокационной установки, можно было определить, как трудно подойти вплотную и снять людей. Конечно, сейчас бросили им концы и Катуков кричит в мегафон, приказывая обвязаться канатами. Матросы держатся за леера и орудуют крюками.
Катер развернуло другим бортом, подбросило, стал виден баркас, мгновенно провалившийся в ущелье между двумя огромными волнами. На баркасе оставался только Шамил. Он размахнулся и забросил конец на катер. Ага, баркас берут на буксир!
Катер опять развернуло, баркас отбросило назад. На нем уже никого не было. Тонкая ниточка каната связывала «Муссон» с катером.
Я представляю встречу Шамила с Катуковым на борту катера, штурманскую рубку, куда набились рыбаки в их мокрых доспехах, заветную фляжку с коньяком «три звездочки», которую держит Катуков на всякий случай в своей каюте. Шамил отказался, безусловно, а паренек пьет. А может быть, возится возле отца. Неизвестно, как перенес Саул это приключение.
И совершенно точно можно представить радиста, скрючившегося в своей рубке. В эфир летит лаконичная радиограмма: «Три человека взяты на борт». Лейтенант Тестомес, упершись локтями в штурманский столик, аккуратно вписывает фамилии взятых на борт, номер судна, его название и, конечно, старательно выводит фамилию и имя вызволенного из беды старшего на баркасе Шамила Палбы.
На вышку поднялся заместитель начальника заставы лейтенант Пылаев, прибывший сюда недавно из Даурских степей.
Наклонившись к уху, чтобы перекричать ветер, он сообщил, что начальник отряда запретил возвращение на базу катера Катукова из-за большого наката и приказал следовать к «Эленафту».
— Туда сейчас едут семьи, рыбаки. Пляшут от радости… — сказал Пылаев. — Может, вы хотите?
Шофер погнал грузовик к «Эленафту» на безумной скорости. Катер входил в небольшую бухточку. Через палубу «Эленафта» катила волна. В кипящих смерчах гудели его ржавые стальные надстройки. Катуков не рискнул швартоваться у «Эленафта» и вытравил якорь-цепь.
Шлюпку, посланную к катеру, швыряло, как гусиное перышко. Все знали, что рыбаки спасены, а все же напряженно следили за появлением на борту Саула, его сына и Шамила. Последним в шлюпку сел Катуков, и она пошла к берегу. Когда шлюпка подвалила, сидевший на носу Шамил, не доверяя швартовому концу, уцепился за сосновую сваю, чтобы закрепить шлюпку и Дать возможность поднять старого Саула. Я заметил, что руки Шамила были в крови, на суставах содрана кожа. Когда все попали на пирс, Шамил оставил шлюпку, поднялся, покачнулся, хотел отвести протянутые к нему руки. Но потом оперся на подставленные плечи и, тяжело ступая, прошел в глубину причала, куда не достигала волна. Возле Шамила хлопотала жена, пытаясь скрыть от мужа свои слезы. Шамил, не глядя на жену, приложил к ее щеке свою ладонь, и я заметил, как женщина прикоснулась к ней губами.