Владимир понял, что шлюпка не опрокинется, что гребцы работают веслами дружно. И внезапно им овладело ощущение какой-то шальной легкости. Оно уже приходило к нему. Но когда? Владимир напряг память и вдруг отчетливо вспомнил родную речушку, ветлы над водой, степь. И себя с удилищем в руках, которое он сжимал, будто винтовку, воображая себя пограничником. Да, вот такое же ощущение легкости и восторга приходило к нему тогда, и он чувствовал себя ловким, смелым, очень смелым и сильным.
И тут же вспомнил он рассказ боцмана про одинокого матроса на тонущем катере. И ему показалось, что сам он и есть тот одинокий матрос, не сдавшийся врагу. И окрыляющее чувство восторга утвердилось в нем, оно распирало грудь, хотелось петь, кричать, но он только сильнее налегал на весло.
А Когана перестало мутить. Шлюпку болтало, встряхивало, качало куда сильнее, чем корабль, но тошнота прошла. То ли от работы, то ли от того, что весь ты напряжен до предела и некогда подумать о том, что тебя, беднягу, укачивает, что у тебя неполноценный вестибулярный аппарат. Коган размеренно налегал на весло и улыбался.
Мичман Зуев увидел его улыбку и, несмотря на то что рядом сидел командир, крикнул:
— Молодец, Коган!
Сеня услышал и заулыбался еще шире.
Шум волн изменился. Где-то невдалеке они разбивались о прибрежные скалы — оттуда доносился приглушенный грохот. И еще какой-то невнятный скрежет.
Вскоре стала видна белая пена прибоя. Место было скалистое, и в любой момент шлюпку могло ударить о камень.
Скрежет усилился. Не дальше чем в полукабельтове Лохов заметил странную скалу со строгими очертаниями. Она и скрежетала, эта скала.
— Возьмите чуть левее! — громко, чтобы перекричать грохот, приказал он Зуеву и показал на странную скалу.
— Сейнер! — крикнул в ответ мичман.
Видимо, маленький сейнер заклинило между камней и при накате волн терло об эти камни днищем и бортами.
Когда подошли чуть поближе, увидели, как мотает в камнях беспомощный сейнер. Людей на нем не было.
В это мгновение рядом на скале вспыхнул огонек. И погас. И сквозь ревущий ветер и грохот волн Лохов расслышал слабый крик. Может быть, кричали громко, во всю силу, но крик едва доносился, и, если бы не привычка к шумам моря, Лохов не расслышал бы его. Теперь он знал, что люди покинули разбитый сейнер и перебрались на ближнюю скалу. До нее было недалеко, но вода вокруг скалы кипела, как в котле, волны разбивались о нагромождения камней, откатывались назад, под новые волны. Гребни загибались, и вода с новой яростью обрушивалась на скалы.
— Не подойти! — крикнул Зуев. — Может, на гребне проскочим!
Лохов отрицательно помотал головой:
— Привяжите к линю спасательный круг! Бросим за борт. Авось прибьет!
— Есть! Коган, Федоров! Привязывайте круг. Да покрепче.
Стали крепить тонкий прочный конец к спасательному кругу. Конец лежал на дне шлюпки, свернутый в бухту, успел намокнуть, смерзнуться и теперь скользил в руках. Круг сбросили в воду. Волна накрыла его, понесла, но, не донеся до скалы, завертела, забила на камнях и выбросила назад.
Новая волна ударила в шлюпку, окатила гребцов.
— Держите против волны!
— Есть!
Четверо гребцов налегли на весла. Шлюпка повернулась носом к волне. Коган ведром вычерпывал воду.
Вновь попробовали пустить круг, но свирепый накат, покрутив, снова выбросил его назад.
Тогда Лохов скинул меховую куртку и стал стаскивать сапоги.
— Разрешите мне, — сказал мичман Зуев.
— Не разрешаю. Подтяните круг.
Владимир подтянул круг к шлюпке.
Лохов снял китель.
— Товарищ командир… — начал было Зуев, но Лохов свирепо сверкнул глазами:
— Разговоры! Держать шлюпку. Разобьет.
Зуев молчал. Приказ командира не обсуждают. Но будь он на месте командира — приказал бы любому матросу. А может, тоже полез бы сам?
Лохов неловко перекинулся через борт, схватился одной рукой за круг. Сжал зубы. Ну, держись, море!
А море будто только и ждало Лохова. Оно подхватило его на гребень волны, жадно потащило к скалам, потом на какое-то мгновение придержало на весу, подкатило новую волну, занесло над ним вспененный гребень, ударило сверху, завертело, сдавило, навалилось ледяной тяжестью. У Лохова перехватило дыхание. Он отчаянно заработал свободной рукой и ногами. Хлебнул соленой воды. Почувствовал острую боль не то в плече, не то в груди… Ослабевшие вдруг пальцы выпустили спасательный круг… Пена хлестнула в лицо. Лохов закрыл глаза. Все. Конец…
Бело-красный круг отбросило к шлюпке, линь ослаб в руках боцмана. Матросы, казалось, окаменели и с ужасом смотрели в шипящую пену.
Владимир, как был, в сапогах и шапке, прыгнул в воду. Восторженное ощущение ловкости и силы все еще не покидало его. Может быть, оно толкнуло его в волны? А может быть, еще что-то, что жило и теплилось в нем с детства? А может быть, просто бесшабашная, безрассудная удаль молодости?
Волна понесла его на скалы. Владимир ухватился за круг. Матрос не плыл. Его тащило. Потом он ощутил под ногами дно, и когда вода, крутясь и пенясь, с ревом поволокла его назад, он устоял. Устоял каким-то чудом. И вдруг прямо перед собой увидел командира, которого несло в море. Не отпуская круга, он подхватил командира и рванулся к берегу. А навстречу ему тянулись те люди, со скалы. Почти все они вошли в воду, держась друг за друга, и крайний, весь в пене прибоя, с искаженным от напряжения лицом, протягивал к Владимиру руки. И Владимир рванулся навстречу этим рукам, торопясь, таща за собой тяжелое тело командира, скользя по угловатым камням. А новая волна уже гремела за спиной. И Владимир вдруг отчетливо понял, что он не дотянется до этих протянутых к нему рук. Не хватит времени. Волна собьет его с ног и потащит назад. И в какую-то долю секунды пришло отчаянное решение. Он отпустил безжизненное тело командира, обеими руками схватил круг, приподнял его над головой и со всей силой бросил вперед, людям со скалы. И в тот миг, когда протянутые руки схватили падающий круг, волна ударила Владимира в спину, сбила с ног. Падая, он успел схватиться за линь и удержать тело командира. Потом, когда волна схлынула, теряя последние силы, Владимир потащил командира к берегу, перехватывая линь окровавленными пальцами. Кожу с ладони сорвало, но он не чувствовал боли. Когда его подхватили люди со скалы, восторженное ощущение собственной ловкости и силы все еще жило в нем.
А по воде, держась за протянутый от шлюпки к скале линь, уже пробирались двое матросов.
В кают-компании хлопотал врач.
Лохов лежал без сознания.
Спасенные рыбаки были измучены, поморожены и тоже нуждались в помощи.
Каюты замполита и механика превратились в госпитальные.
Семенов послал подробную радиограмму на базу. Комдив разрешил идти прямо в город, доставить Лохова и других пострадавших в госпиталь.
Гунар Цирулис
МОРЕ СЛЕДОВ НЕ ХРАНИТ
дин только боцман вел себя как ни в чем не бывало.
Девятнадцать лет он провел на флоте, и тревоги уже не казались ему чем-то из ряда вон выходящим. «Должно быть, командир решил поучить салаг. Нашел подходящую погодку», — ворчал он, натягивая высокие резиновые сапоги. Не успел встать с койки, как его бросило на переборку. Только тут до него всерьез дошло, что катер мотается на волне, как пустая бочка.
От этого настроение у Ивана Рогова не улучшилось. Ясно, что нужно будет смываться в укрытие. Но что делать с якорем? Если на такой волне попробуешь его выбрать, цепь лопнет, и тогда не видать тебе якоря, как блесны, оторванной от спиннинга. А может быть, прикрепить к концу якорной цепи буй и оставить ее здесь до более спокойной погоды? Но и это не давало никаких гарантий, что якорь и цепи не утонут, если море раскачается. Вот проклятие!
Боцман болезненно переживал такие потери. Как-никак он хозяин катера. Старую швабру, пустую банку из-под краски или полдюжины кривых гвоздей, которые давно пора было выбросить за борт, он бережно хранил в своей кладовой. И был самым счастливым человеком на свете, когда мог извлечь на свет большую жестяную банку и предложить ее мотористам для запасных гаек.