Бахчеванский тяжело вздохнул и снова замолчал. Взглянув на его лицо, я заметил, что в глубине его солдатских глаз блестят слезы.
— А ты, Бахчеванский, — спросил я его, — ты сам веришь в то, что рассказывают люди?
— Иногда верю, а иногда не верю. Но знаешь, мне всегда хочется верить. Ведь собака — самый лучший друг пограничника, а хороший пограничник никогда не оставит своего поста…
Мне стало не по себе. Я не хотел больше расстраивать Бахчеванского своими вопросами, хотя любопытство мое еще не было удовлетворено полностью. Постояв еще немного около костра, я двинулся к овчарне. Луна бежала по небосводу.
Ветер все с той же силой гнул ветки елей и шумел в долине.
Когда я внимательно прислушивался, то и мне вдруг показалось, что это не ветер, а какая-то большая собака горько воет там внизу, в Песьем доле.
Перевод Е. Туганова.
Илья Туричин
НОЧЬЮ
Во мгле сопки — будто белые горбы огромных верблюдов. Свирепый ветер со свистом и завыванием рвет с горбов клочья снежной шерсти, носит их, крутит, швыряет в слепые льдистые окна домов, наматывает на прибрежные камни и снова в ярости разбрасывает колючими клочьями.
Над сопками, над Снежным, над неспокойной бухтой, над грохочущим морем бегут черные тучи. Их не видишь, скорее, угадываешь. Они мчатся низко, словно хотят прижать тебя к земле, вмять в нее. И невольно спешишь под защиту кирпичных стен и железных крыш. К теплу и свету жилья.
Дней нет, нет ни восходов, ни закатов. Только ночь, длинная полярная ночь, наполненная ревом ветра и грохотом моря.
А в клубе тепло, светло и уютно. Щелкают бильярдные шары. Осторожно шагают по черным и белым клеткам скромные пешки, дерзкие кони, тугодумные ладьи, нахальные ферзи. Морщат лбы доморощенные Ботвинники и Тали. Удивляются, что доски спокойно лежат на столах, а фигуры не мечутся как угорелые, не ссыпаются на палубу. И мебель стоит на местах, а не ползет. И клуб не кренит то вправо, то влево, и тебя не швыряет от переборки к переборке.
Хорошо, когда под ногами земля! А если и качнется на какое-то мгновение клубная палуба под тобой — не обращай внимания. Это память, цепкая память воспроизводит недавнюю качку. Клуб стоит, твердо стоит на земле.
Корабль только что вернулся из похода, и свободные от вахты матросы — в клубе. Владимир и Иван Куличек сидят в глубоких креслах и молча наблюдают за матросами, играющими на бильярде.
Зазвенел звонок, приглашая в зрительный зал.
«Гусарскую балладу» уже видели, но опять посмотрят с удовольствием.
Не успел погаснуть в зале свет, как раздался громкий голос:
— Команда «Самоцвета» — на корабль!
В зале задвигались. Стали выходить, пригибаясь, чтобы не мешать другим зрителям.
Быстро оделись. Вышли на улицу. Хлестнула по глазам поземка.
Нагнали мичмана Зуева.
— И вас подняли? — спросил Куличек.
— Тревога, — сурово ответил Зуев.
Матросы прибавили шагу.
Комдив сидел дома за столом и усердно посыпал перцем дымящийся в тарелке борщ. Перец был его слабостью.
Сегодня у комдива было отличное настроение и соответствующий настроению аппетит. Но пообедать не удалось. Позвонил дежурный, доложил, что получена радиограмма. Рыболовецкий сейнер выбросило на скалы где-то в районе Черного Камня. Связь с сейнером прервалась, и точно установить место катастрофы не удалось. Рыбсоюз обратился к нам. Просит помочь снять людей, если живы.
Комдив выслушал не перебивая. Потом спросил скучным голосом:
— Какая сводка?
— Норд-ост семь.
— Я иду к вам, пригласите начальника политотдела и начштаба.
— Есть!
Комдив повесил трубку и стал надевать шинель.
Из кухни выглянула жена, спросила удивленно:
— Ты что, Гоша?
— Срочное дело.
— Случилось что-нибудь?
Комдив не ответил, будто не расслышал.
— Ты не жди. Обедай без меня.
Он с сожалением посмотрел на тарелку с борщом и ушел.
Дежурный доложил обстановку. Показал на карте, где находятся сейчас корабли. Выходило, что до Черного Камня ближе всего добираться из Снежного.
Комдив подошел к окну, поскреб ногтем изморозь на стекле. В бухте стояли два корабля: дежурный и «Самоцвет».
— «Самоцвет» недавно пришел, — угадав мысли комдива, сказал начальник политотдела, плотный коренастый капитан второго ранга с безбровым лицом, жестким и обветренным. — Люди измотаны, товарищ командир.
Комдив кивнул.
— Может, дежурный отправить? — предложил начштаба. — А «Самоцвет» подежурит.