В детстве Петя был заикой. Потом это прошло бесследно, и никто, нигде, никогда не напоминал ему о прошлом. Как-то, когда была еще жива его мать, он спросил ее, так ли это было. Она сделала удивленное лицо и стала отрицать. Но в его памяти совершенно отчетливо сохранилось то, что в детстве он был заикой. Может быть, продолжалось это короткое время, а потом прошло? Но в том, что так было, что его не обманывает память, в этом он не мог усомниться.
В детстве его часто мучили ночные кошмары, и он ужасно кричал во сне.
Прибегала мама и будила Петю:
— Что с тобой?
Он просыпался, минуту молчал, приходил в себя, потом говорил:
— Мне скучно.
Мама садилась к нему на кровать:
— Что тебе приснилось?
— Ничего, — все еще всхлипывая и дрожа от страха, отвечал он и вскоре засыпал крепко и без сновидений.
Всю жизнь он плохо спал, и всю жизнь ему снились чудные сны.
Тихая, ничем не примечательная судьба мальчика из интеллигентной семьи. Мама — молодая драматическая актриса, папа — молодой и энергичный деловой человек, как теперь сказали бы, — хозяйственник.
В жизни нашего мальчика Пети не случалось никаких особенных событий. Он не был в театре, когда Багров стрелял в Столыпина — не вышел по возрасту, — да и в Киеве он побывал, только уже будучи взрослым. Агентура сиамского короля не похищала при нем прекрасную русскую дворянку. Он никогда не видел дирижабля, как тогда говорили, цеппелина. Ни он, ни его отец не попадали в плен к махновцам, хотя и была в жизни Пети жуткая ночь, когда он ехал с отцом не то в Ростов, к бабушке, не то от бабушки в Лисичанск и чуть не замерз в теплушке. Поезд остановился в открытом поле, кого-то уводили вооруженные люди.
А событий, конечно, много было вокруг него. Смутные, далекие воспоминания. Объявление войны в 1914 году. Он с мамой не то в Ростове, у дедушки с бабушкой, не то едут из Ессентуков и на Минеральных Водах садятся в поезд. Смятенное, взволнованное лицо мамы. И его кто-то вносит в вагон на руках. Он в длинных коричневых чулках в резинку. А где его туфли или башмаки? Ему около пяти лет, и больше он ничего не помнит.
Помнит, как папа прощался с мамой: он единственный сын, мобилизации не подлежит, но все же едет на войну, куда-то под Минск, строить госпитали для раненых. На нем погоны, длинная сабля на боку, а на поясе, в кобуре, большой черный браунинг, не тот маленький, никелированный, который он обычно носил с собой в кармане брюк, когда ехал в клуб играть в карты, а новый, наверно выданный военными.
И еще солдаты, которые у них во дворе перекатывают бочки, перетаскивают ящики с каким-то грузом, строят бревенчатый дом для полукустарного мыловаренного завода.
А потом революция. Большая площадь в его родном городе. Множество людей на площади с красными флагами. Петя целый день у знакомого мальчика, они играют в какую-то игру, которую он совсем недавно отлично помнил, а теперь совсем забыл, и почему-то разговоры взрослых о том, что кто-то за что-то заплатил натурой. И на долгие годы осталось в подсознании, что платить натурой нехорошо и это что-то неприличное. Как это платят натурой? И папа среди демонстрантов, и у него на рукаве красная повязка. И его куда-то избирают. Он редко бывает дома.
А потом ночь, когда горят винные склады. Весь город освещен. По канавам текут ручьи из спирта, и дворничиха, соседский кучер, какие-то люди, шатающиеся и громко смеющиеся, набирают спирт прямо из канавы в ведра, в бутылки, в кувшины. А потом странный слух, что в город сегодня приедут большевики, и Петя бегает на угол Пушкинской, чтобы посмотреть на них. Но на извозчиках, когда пришел поезд, со станции ехали самые обыкновенные люди, и в ногах у них стояли ящики из-под гвоздей (говорили, что там патроны), и это были большевики.
Маленький мальчик стоял на углу Пушкинской и Бассейной и встречал Октябрьскую революцию.
Испуганные горожане выглядывали из окон, прятались за занавесками, ждали большевиков. Но все было тихо. Большевики ехали на извозчиках по двое, запыленные и усталые. Обыкновенные люди.
А затем в город вошел какой-то отряд. И командовал отрядом личный враг Петиного папы. И не было в городе большевиков, и на рассвете мальчика подняли с кровати, все были уже одеты, собраны вещи, заперли квартиру, отдали дворнику ключи, и они с мамой и папой сели на двуконного извозчика, и он быстро покатил их к городской заставе. Там где-то впереди, у въезда на деревянный мостик, стояли люди с винтовками на плече, перепоясанные пулеметными лентами, в маленьких папахах, заломленных на затылок, а пулемет — чуть в стороне, на пригорке. И отец велел извозчику ехать прямо к этому отряду и остановиться резко перед самым въездом на мостик. Он соскочил с пролетки и побежал, на ходу бранясь: мол, простофили и ротозеи, поставили сторожевой отряд, а он проехал до самого мостика — никто даже не сделал попытки его остановить. И где их командир? Это ему так, даром, не пройдет. Сейчас он отвезет жену с мальчиком в деревню, а потом вернется и наведет порядок. Он был так взбешен и грозен, что люди из отряда растерялись, стали оправдываться, но отец никаких оправданий слушать не захотел, велел извозчику ехать, вскочил на подножку, и они проехали по деревянному мостику под грозные выкрики папы, стоящего на подножке, и люди сторожевого отряда лишь растерянно и смущенно глядели на них.