Был после Тихона у меня еще один кот, очень похожий на него, такой же пушистый, но масти не песочной, а почти розовой. Его мы, в честь прежнего кота, также назвали Тихоном. Но случилось так, что нам всем куда-то надолго нужно было уезжать, и мы отдали его знакомым. Он там так пришелся ко двору и так его полюбила маленькая девочка, что обратно было совестно его забирать, и нам пришлось с ним расстаться. Жизнь у этого кота сложилась великолепно. Он оказался знатного происхождения, выяснилось, что коты этой масти существуют только в одном каком-то очень знаменитом буддийском храме в Таиланде и почитаются они там как святые. Не знаю, увезли его на родину почитатели или доживает он свои дни у бывших знакомых, слышал только ненароком, что кот вытрясся в такого зверя, что весу в нем чуть ли не двадцать килограммов и ходит он точно в генеральских бриджах и стал поперек себя шире — такая отросла у него шерсть.
Ну, а теперь мы подошли к самой печальной истории: о том, как я сжег у себя в печи кота. Это было так ужасно, что у меня из головы начисто выветрило, как его звали. Так и живет он в моей памяти безымянным.
Это был светло-рыжий и самый простецкий кот, не обладавший никакими особенностями и никакими талантами. Попал он ко мне котенком, хилым и болезненным. Так он и жил у меня осень и часть зимы, не причиняя ни хлопот, ни забот. Впрочем, жена говорила, что я очень любил играть с ним, дразня его веревочкой с привязанной бумажкой. Может быть, хотя я этого не помню и самому себе кажусь весьма угрюмым человеком, которому вряд ли придет в голову играть с котенком.
Зимой котик наш не то чтобы особенно болел, но чувствовал себя неважно. Он очень мерз в нашей комнате возле Смоленской площади. Дело в том, что мы тогда жили в старом, ветхом доме, пострадавшем от бомбежки. В парадном простые, неоштукатуренные столбы подпирали площадки, чтобы они не рухнули. Квартира была огромная, перенаселенная, запущенная, с трещинами и обвалившейся штукатуркой, с плесенью, росшей на стенах. Обширные коридоры были заставлены старыми сундуками и всякой рухлядью.
Квартиру населяли главным образом старые, похожие на ведьм женщины, глухие, кривые и свирепые. Я был единственный мужчина, если не считать радиотехника по фамилии Копытко, приходящего мужа одной из наиболее молодых мегер. Меня они считали своим личным врагом, потому что я занимался непонятными делами, не ходил на работу, сидел все время дома и не принимал участия в разговорах, даже когда выходил на кухню, где обычно собиралось квартирное общество.
Комната, которую занимали мы с женой, была крайней в квартире. Пол ее приходился над парадным входом, покривившимся от взрывной волны; на фасадной стороне, выходившей в переулок, было два больших перекошенных окна. Одна стена была брандмауэром, вторая выходила в холодное парадное. Значит, теплыми были у нас одна стена и потолок. Отапливалась комната старинной голландской печью с прекрасными изразцами. Печь хорошо держала тепло, но жрала массу дров, а в комнате все равно зимой не бывало выше двенадцати градусов. Мерзли мы все. Но особенно мерз наш котик.
Вот как все случилось. Я собирался затопить печь. Для этого я приготовил сухую растопку, бумагу, березовую кору, щепки. Открывши дверцу печи, я пошел на кухню за дровами. Я принес дрова, бросил их возле печи, положил в печь растопку — четыре-пять нетолстых поленьев — и поджег. Растопка была сухая, кроме того, бумага и береста, тяга в печи была отличная, и огонь рванул сразу, как при взрыве. И вдруг я услыхал в глубине печи странный вой, точно ветром в печи хлестнуло, пламя на мгновение погасло, наружу потянул дым. Меня как прожгло: котенок, пока я ходил на кухню за дровами, забрался в печь, в теплую золу, оставшуюся со вчерашней топки. Я даже не стал искать котенка, схватил графин с водой и выплеснул всю воду в огонь. И это была моя ошибка. Огонь погас, но повалил дым, едкий и густой. Я выгреб на пол дрова и успевшую обуглиться, тлеющую растопку. Котенка в зеве печи не было. Но где-то в глубине я услышал его мяуканье, словно мольбу о помощи, словно плач. Еще не веря себе, я скинул шерстяную фуфайку, верхнюю и нижнюю рубашки и, голый по пояс, попытался влезть в зев печи. Он был слишком узок для взрослого человека. Тогда я как был выбежал на кухню, к немалому негодованию собравшихся в кухне старух, схватил свой топор и чей-то ломик и стал выламывать переднюю стенку печи. Пока я добирался до первого дымового хода, я иногда слышал крики котика, более или менее ясные Они становились все слабее и слабее, и когда я вскрыл, взломал наконец первый печной ход, они и вовсе замолкли. Представляете, что за сооружение старая кафельная голландская печь? Там штук пять дымовых ходов по всей ее высоте. Туда кирпича одного, наверно, вложено полтонны.