— Какая бестактность! — сказала мама. — Если бы он был джентльменом, то незаметно выбросил бы трусики и притворился, будто никогда их не видел!
— Столько лет прошло, — заметила я, — а ты все еще об этом вспоминаешь?
И она ответила:
— Сейчас это стало просто забавной историей. Но долгое время я мучилась от стыда.
Еще она сказала, что любила моего отца, но иногда он бывал до того скучным и вялым, что целых два года после лечения от бесплодия она всерьез подумывала уйти от него и ушла бы, если бы они не удочерили меня. Кроме того, мне стало известно, что мама всегда хотела поехать в Австрию, научиться играть на пианино, а еще носить туфли на шпильках. И что она никогда не бывала в тропиках, а в детстве мечтала иметь дома шимпанзе. Глупые мечты, говорила мама. Она выражала надежду, что я не страдала оттого, что была единственным ребенком в семье, и не чувствовала одиночества из-за того, что проводила дни только с ней вдвоем. Я всегда знала, что меня удочерили, что меня особенно заботливо холили и лелеяли, потому что нашли с большим трудом — «перевернув весь мир», как говаривала мама в моем детстве. Но я никогда не задавала лишних вопросов, особым чутьем ребенка понимая, что вопросы о том, откуда я и кто мои настоящие родители, подкосят мать.
И вдруг однажды поздним вечером она поразила меня до глубины души словами:
— Если хочешь знать, кто ты на самом деле, если хочешь найти свою настоящую мать, то обратись в Католический приют Коннектикута. Это в Нью-Эшбери. Там есть сестра Жермен, она поможет тебе.
В голове у меня все медленно закружилось. Приют находился в соседнем городе. А я ни о чем даже не догадывалась.
— Странно… — слабым голосом произнесла мама, и я едва ее расслышала. — Странно, что ты никогда об этом не спрашивала. Если честно, нас с твоим отцом немного удивляло подобное отсутствие любопытства. Папа предполагал, что, видимо, ты счастлива с нами и никто другой тебе не нужен.
Позже, когда я думала, что мама уже давно спит, она проговорила сонным голосом:
— А еще у меня где-то есть фотография. Не помню, куда я ее положила, но, думаю, ты найдешь ее, когда станешь разбирать вещи.
— Фотография? Чья? — У меня дрогнуло сердце.
— Не знаю. Наверное, твоя и твоей настоящей матери. Мне отдали ее в приюте в тот день, когда мы тебя забирали. — Она щелкнула языком. — Все эти годы я боялась, что твоя биологическая мать вдруг появится. И напрасно. А теперь… всё и так хорошо.
Да уж, лучше некуда, подумала я, особенно если учесть, что рак буквально догрызает маму и она находится на волосок от смерти. Но, возможно, все зависит от точки зрения.
Во всяком случае, сама я была далека от благополучия. Мама умерла через три дня, не поколебавшись в своей вере и с чистой совестью, точно зная, куда направляется, но я без нее лишилась путеводной нити в жизни.
Вдохновленная поразительным успехом, достигнутым с соседскими блюдами, я села на полу в кухне и составила список необходимых дел.
Постапокалиптический план обустройства жизни Нины Попкинс
1. Вернуть в пункт проката фильмы Мэла Брукса. Предложить наклеить на обложки дисков предупреждение; что фильмы бесполезны — начисто! — в борьбе с раком.
2. Позвонить в больницу и сказать, чтобы забрали арендованную кровать — это чертово ложе смерти — из гостиной!!! Потом перетащить туда назад из столовой диван, журнальные столики и другую человеческую мебель.
3. Сдать в утиль переносной унитаз, стул для мытья тяжелобольных и штатив для капельницы.
4. В один очень суматошный или даже очень плохой день сделать следующее: позвонить маминому юристу, сложить счета за медицинские услуги в одну кучу, найти страховое свидетельство, разобрать чердак, сжечь свои школьные тетради и дневники, которые мама хранила (НО сначала ТЩАТЕЛЬНО их перебрать, чтобы случайно не уничтожить снимок, изображающий меня вместе с родной матерью, если он вообще существует), выставить квартиру на продажу, продать всю мебель, переехать в фантастически красивый район.
5. Дышать ровно. Я сделала все, что могла. Я не способна вылечить рак.