– Сочинять стихи – тяжелый труд.
– Да ладно, это легко! Вот послушай. – Я шлепаю его по затылку: пусть смотрит на меня, а не на сцену. – Сейчас про тебя стих сочиню. «Однажды жил юноша Перси…» – уверенно начинаю я. – «И он…» Черт возьми, должна же быть рифма к «Перси»!
– А говорил, «легко».
– «Шмерси»? Есть же такое слово?
Перси делает глоток виски, отставляет стакан на подлокотник и напевно начинает:
– «Послушайте повесть мою:
Жил-был Генри, лорд Монтегю…»
– Так нечестно! Моя фамилия с чем только не рифмуется! «Пью», «бью», «жую»…
– «Вина пил он много, в постели был богом, – на последней строчке Перси делает театральную паузу, – что, стыдно за… спичку твою?»
Я разражаюсь хохотом. Перси с ухмылкой откидывает голову на спинку кресла. Он прямо-таки лучится самодовольством. Что может быть прекраснее пошлостей, льющихся с языка Перси? Все считают его разумным, почтительным юношей – но я-то знаю, что он способен травить такие байки, от которых покраснеет даже моряк.
– Чудесное стихотворение, Перс.
– Рад стараться.
– Пожалуй, Локвуд его тоже оценит…
Перси вскидывается:
– Даже не думай!
– Тогда хоть запишу для потомков…
– Богом клянусь, больше я с тобой не заговорю!
– Или буду читать перед сном вместо колыбельной…
Перси пинает мое кресло, и я едва не перемещаюсь на пол.
– Дурак!
Вместо смеха у меня вырывается какое-то пьяное хихиканье.
– Сочини еще!
Перси улыбается и подпирает голову упертыми в колени локтями, будто в раздумье.
– «От Монти разит перегаром», – начинает он.
– А вот это мне уже меньше по вкусу.
– «Но в висте задаст он вам жару», – продолжает Перси.
– Ладно, так лучше.
– «Пусть Локвуд поспорит, в глазах его море, все жаждут…»
Перси резко замолкает и мучительно краснеет. Мои губы расползаются в улыбке.
– Ну же!
– Чего?
– Договаривай!
– Что договаривать?
– Последнюю строчку!
– Строчку чего?
– Стиха своего, недоумок!
– Я что, читал стихи? Само, наверно, вырвалось. Так, так… – Он шевелит губами, будто припоминая. – Да, действительно.
Я подаюсь поближе.
– Давай, давай, договаривай.
– Нечего договаривать. Я забыл уже.
– Все ты помнишь! Договаривай. – Перси бормочет что-то себе под нос, не разжимая губ. – Сам прочитаешь последнюю строчку или мне дальше тебя пытать?
– Даже не знаю, что и выбрать…
Я касаюсь ступней его голени. Один его чулок выбился из подвязки и собрался в комок на щиколотке.
– Все жаждут, а дальше? Чего все так жаждут?
– Хорошо, дочитаю. – Бедняжка уже совсем пунцовый. Он недостаточно темнокожий, чтобы не алеть как маков цвет. Он резко вдыхает, морщит нос и как будто изо всех сил борется с улыбкой. – Пусть Локвуд поспорит, в глазах его море, все жаждут лобзать его яро.
По позвоночнику как будто пробегает молния. Перси, вдруг засмущавшись, со смешком опускает голову. Я открываю рот, намереваясь сказать что-нибудь сальное, отшутиться и забыть – богом клянусь, я просто хочу отшутиться. Но тут Перси облизывает губы и, будто против воли, кидает взгляд на мои.
Хочется поддаться искушению. Страшно хочется. Кровь разом отливает от головы. К тому же я выпил как раз достаточно, чтобы та часть моего разума, которая обычно мешает воплощать дурацкие идеи и призывает меня притормозить и подумать, не подавала никаких знаков. И хотя я прекрасно понимаю, насколько ужасную ошибку совершаю, я все же целую Перси в губы.
Вообще-то я собирался просто в шутку его чмокнуть, будто бы только потому, что в стишке было про поцелуй, а не потому, что безумно хотел этого два года. Но я не успеваю отстраниться: Перси кладет руку мне на шею, прижимает меня к себе… Уже не я его целую, а он меня.
С минуту, наверно, я только и могу ошеломленно думать: «Господь всемогущий, я не сплю». Перси меня целует. Это все-таки случилось. Да, мы оба выпили, и выпили немало, но хоть перед глазами не плывет. И, разрази меня гром, как же здорово! Даже лучше, чем я мог мечтать. Память обо всех прошлых моих поцелуях обращается дымкой и улетает прочь.
И вот уже не Перси меня целует, а мы с ним целуемся.
Я никак не могу решить, что лучше: и дальше зарываться пальцами ему в волосы или разделаться уже с его рубашкой. Я лихорадочно и неловко шарю руками и все никак не найду им подходящее место: хочется касаться Перси всюду, желательно одновременно. Потом его язык оказывается у меня во рту, все мое естество переполняется счастьем, и я забываю обо всем. Как будто во мне занимается пожар. Нет, не пожар – небеса в огне, взрывы звезд! Поцелуи Перси – пламя.