– А ботинка она случаем не находила?
– Вы хотели добавить их к багажу?
– Полагаю, мне и так хватит вещей.
– Стоит хотя бы взглянуть, что будет в поклаже.
– Зачем же? Если что, всегда можно послать за недостачей слуг, а в Париже мы все равно закупимся вещичками.
– Мне все же не по душе посылать вашу роскошную одежду в неизвестно какие апартаменты во Франции. И слуги там непроверенные!
– И апартаменты, и слуг подбирал отец. Если вам неспокойно, с ним и беседуйте.
– Мне неспокойно оттого, что вы с Перси целый год будете колесить по Европе совсем одни.
– Ну, в день отъезда об этом уже поздновато тревожиться.
Матушка, поджав губы, возвращается к своему яйцу.
Вдруг, как не вовремя помянутый черт, в дверном проеме возникает отец. Сердце заходится как сумасшедшее, и я ныряю лицом в свой тост, как будто могу закрыться им от ищущего взгляда отца. Его золотистые волосы аккуратно убраны в косицу. Мои могли бы лежать так же, если бы их львиную долю времени не ерошили в порыве страсти чужие руки.
Отец явно пришел по мою душу, что не мешает ему сперва почтить вниманием матушку, быстро чмокнув ее в макушку, а потом наброситься на сестрицу:
– Фелисити, снимай свои проклятые стекляшки.
– Они нужны мне для чтения, – отвечает она, не отрываясь от книги.
– Обеденный стол не место для чтения.
– Отец…
– Живо снимай, а то я их переломаю. Генри, я хотел бы поговорить.
Слышать свое имя из уст отца оказывается так больно, что я не могу подавить гримасу. Нас с ним зовут одинаково, и каждый раз, произнося это проклятое «Генри», он еле заметно стискивает зубы, будто глубоко раскаивается, что назвал меня в свою честь. Я не удивился бы, если бы они и Гоблина назвали Генри, чтобы еще хоть кто-то имел шансы не опозорить это имя.
– Может быть, позавтракаете с нами? – предлагает матушка. Руки отца лежат на ее плечах, и она накрывает его ладонь своей, пытаясь усадить его на пустое кресло по другую сторону от себя. Однако отец высвобождается.
– Мне нужно переговорить с Генри с глазу на глаз.
Он мельком, почти не глядя в их сторону, кивает дядюшке и тетушке Перси: подобающим образом приветствовать пэров ниже себя титулом он не считает нужным.
– Но мальчики сегодня уедут! – возражает матушка.
– Я помню. О чем, по-вашему, я собираюсь говорить с Генри? – Он бросает на меня хмурый взгляд: – И поживее.
Я кидаю на стол салфетку и вслед за ним выхожу из залы. Когда я прохожу мимо Перси, он сочувственно мне улыбается. Россыпь еле заметных веснушек у него под глазами идет рябью. Я успеваю ласково щелкнуть его по затылку.
Мы с отцом заходим в его кабинет. Окна распахнуты, кружевные шторы отбрасывают на пол узорчатые тени, с улицы несется тошнотворный дух загнивающих на лозе цветов. Отец садится за стол и принимается рыться в стопках бумаг. Сперва мне кажется, что он так и уйдет в работу, а я буду сидеть и пялиться на него, как умственно отсталый. Оценив перспективы, я тянусь к буфету за бренди, но отец окликает меня:
– Генри.
И я замираю.
– Да, сэр.
– Ты помнишь мистера Локвуда?
Я поднимаю голову: оказывается, у камина стоит какой-то ученого вида хлыщ. Рыжий, краснощекий, с клочковатой бородкой. Я так усиленно пялился на отца, что сразу его не заметил.
Мистер Локвуд коротко мне кланяется, и с носа у него соскальзывают очки.
– Мой господин, уверен, в нашем предстоящем путешествии мы познакомимся поближе.
Меня снедает искушение опустошить свой желудок прямо на его туфли с пряжками, но я воздерживаюсь. Я с самого начала не хотел путешествовать с сопровождающим: меня ни капли не волнуют всякие высоколобые штучки, которым он должен учить своих подопечных, и я более чем способен сам находить развлечения на свой вкус, особенно вместе с Перси.
Отец оборачивает документы, с которыми возился, кожей и протягивает Локвуду.
– Сопроводительные бумаги. Паспорта, денежные обязательства, медицинские справки, письма моим французским знакомым.
Папка исчезает в полах сюртука сопровождающего, и отец оборачивается ко мне, опершись одним локтем на стол. Я подкладываю ладони себе под бедра.
– Выпрямись, – бросает отец. – И так-то коротышка.
Я с бóльшим усилием, чем требуется, расправляю плечи и смотрю отцу в глаза. Он хмурится, и я едва не горблюсь снова.
– Генри, как ты думаешь, о чем я хочу с тобой поговорить? – спрашивает он.
– Не знаю, сэр.
– Тогда угадай. – Я опускаю взгляд. Добром это не кончится, но я просто не могу иначе. – Смотри в глаза, когда с тобой разговаривают.