– Я не… не в восторге, – и пытается улыбнуться мне извиняющейся улыбкой. Но у него для этого слишком восторженная физиономия.
– Эй, ты что, давай соглашайся со мной! Локвуд – тиран и угнетатель! Не ведись на сладкие обещания поэзии, искусства и… Господь всемогущий, мне что, весь этот год придется слушать музыку?
– Еще как придется. Причем отобранную лично Локвудом. Тебе будет тяжело, но еще тяжелее тебе будет слушать, как я о ней говорю. Иногда я буду обсуждать музыку с Локвудом, и тогда-то ты умрешь со скуки. Тебе придется терпеть из наших уст такие слова, как «тональность», «хроматическая гамма» и «каденция».
– И ты, Брут?
– Смотри-ка, кто тут у нас вспомнил историю! Чему-то тебя в твоем Итоне все-таки научили.
– Я и на латыни могу. Et tu, Brute? Какой я высокообразованный!
Я смотрю Перси прямо в глаза – вернее, запрокидываю голову, пытаясь это осуществить. Перси очень высокий, а меня природа излишним ростом не наделила. Честное слово, когда-то мы были одного роста, но то были давние времена, и теперь он надо мной возвышается. Как и почти все мужчины. Некоторые дамы, кстати, тоже. Даже Фелисити уже почти догнала меня, стыд какой.
Перси поправляет мне сбившийся на ветру ворот, на секунду его пальцы касаются кожи моей шеи.
– А ты чего ждал от этого года? – спрашивает он. – Бесконечных казино и борделей? Знаешь, это может быстро наскучить. Совокупления с незнакомцами в вонючих проулках однажды теряют свою остроту.
– Ну, я как-то думал, что мы будем с тобой…
– Совокупляться в проулках?
– Нет же, дурачок, просто… просто будем вместе. Делать что хотим. – Я пытаюсь одновременно выразить мысль и не выдать себя, и это начинает походить на сложные фигуры танца. – Вместе.
– Мы и будем вместе.
– Да, но… ну… Это же наш последний год. Потом ты уедешь учиться на адвоката, а я буду принимать дела у отца, и мы почти перестанем видеться.
– Да, точно, на адвоката.
Перси снова отворачивается к борту. С воды поднимается бриз и легчайшим движением сдувает несколько прядей из-под черной ленты его косы. Перси уже не первый месяц твердит, что надо подстричься покороче, чтобы парики налезали. Но я под страхом смерти запретил ему, слишком уж мне нравятся его буйные кудри.
Я вжимаюсь лицом ему в плечо, чтобы он не отворачивался и снова обратил на меня внимание, и издаю мученический стон:
– И надо же было проклятущему Локвуду все испортить своим несчастным искусством!
Перси с мягкой улыбкой накручивает на палец мой локон. Сердце снова принимается биться, так что я едва не задыхаюсь. Вообще говоря, я почти всегда понимаю, если кто-то положил на меня глаз, но только не с Перси, потому что мы постоянно друг друга трогаем. Какая несправедливость! И теперь, после стольких лет, я даже не могу попросить его вести себя как-то иначе – придется объяснять почему. Тут не отделаешься небрежным: «Слушай, может, перестанешь меня трогать? Да, ты всю жизнь так делал, но у меня теперь от этого сердце болит». Тем более что на самом деле мне хочется сказать другое: «Слушай, трогай меня, трогай меня почаще, ну и заодно, если тебе не трудно, может, разденешься и пошли уже в постель?» И то и другое одинаково тяжело.
Перси снова берется за прядь моих волос.
– Я, кажется, придумал, как нам пережить этот год. Будем играть в пиратов…
– Звучит здорово.
– Как будто мы штурмуем какую-нибудь цитадель. И нам платят выкуп. Помнишь, в детстве играли?
– Как там тебя звали, когда ты был пиратом?
– Капитан Двузуб Грозный.
– Звучит внушительно.
– Мне было шесть, больше двух зубов во рту не бывало. Кстати, обращайся ко мне «капитан». Капитан Двузуб Грозный.
– Ну извини, капитан.
– Какой ты непочтительный. Запереть бы тебя в трюме!
Пока судно проталкивается носом к Франции, мы болтаем, замолкаем и болтаем снова. Как же удивительно легко дружить с Перси: с ним всегда есть о чем поговорить и все же так уютно молчать!
Да, было легко. Пока я все не испортил. Это ж надо было придумать – терять голову каждый раз, когда он улыбается и чуть наклоняет голову набок!
Мы так и стоим на носу, когда матросы принимаются метаться по палубе, а высоко над нами раздается низкий, унылый, протяжный звон колокола. Пассажиры выходят наверх и теснятся у бортов, будто мухи, слетевшиеся на яркий блеск близящегося берега.
Перси кладет голову мне на макушку, а руки на плечи, и мы всматриваемся в землю за бортом.
– А знаешь… – говорит он.
– Решил проверить мои знания?
– А знаешь, этот год вовсе не будет таким ужасным.