Смутное время сделало, казалось, все возможное для подрыва идеи власти, которая не сумела ни предотвратить, ни усмирить смуты, а потом была омрачена позорной узурпацией бродяги-самозванца и иноземной авантюристки. С расшатанностью Царской власти аристократия снова подняла голову: начали брать с царей «записи». Но ничто не могло разлучить народ с идеей, вытекавшей из его миросозерцания. Он в унижении власти видел свой грех и Божье наказание. Он не разочаровался, а только плакал и молился:
Расстрига погиб, и при виде оскверненной им святыни народ вывел заключение не о какой-либо реформе, а о необходимости полного восстановления Самодержавия. Главной причиной непопулярности Василия Шуйского были уступки боярству. «Запись Шуйского и целование креста в исполнение ее, — говорит Романович-Славатинский, — возмутили народ, возражавший ему, чтобы он записи не давал и креста не целовал, что того искони веков в Московском государстве не важивалось». А между тем «ограничение» только и состояло в обязательстве не казнить без суда и в признании совещательного голоса боярства. То и другое каждый царь и без записи соблюдал, но монархическое чувство народа оскорблялось не содержанием обязательств, а фактом превращения обязательности нравственной в юридическую.
Всеобщий бунт против королевича тоже характеристичен. Кандидатура Владислава сулила водворить порядок на началах «конституционных», в которых права русской нации были широко ограждены. Он принял обязательство ограничить свою власть не только аристократической боярской Думой, но также Земским Собором. Под охрану Земского Собора он ставил свое обязательство не изменять русских законов и не налагать самовольно податей. С современной «либеральной» точки зрения восшествие иностранного принца на таких условиях не нарушало ни в чем интересов страны. Но Россия понимала иначе свои интересы. Именно кандидатура Владислава и была последней каплей, переполнившей чашу. Поучительно вспомнить содержание прокламаций князя Пожарского и других патриотов, возбуждавших народ к восстанию.
Прокламации призывают к восстановлению власти Государя.
«Вам, господа, пожаловати, помня Бога и свою православную веру, советывать со всякими людьми общим советом, как бы нам в нынешнее конечное разоренье быть не безгосударными». Конституционный королевич, очевидно, ничего не говорил сердцу народа. «Сами, господа, ведаете, — продолжает прокламация, — как нам без Государя против общих врагов, польских, и литовских, и немецких людей, и русских воров — стоять? Как нам без Государя о великих государственных и земских делах с окрестными государями ссылаться? Как государству нашему впредь стоять крепко и неподвижно?»
Национально-монархическое движение, как известно, стерло все замыслы ограничения Самодержавия до такой степени, что теперь наши историки не могут даже с точностью восстановить, что именно успели бояре временно выхватить у Михаила. Во всяком случае, ограничительные условия были выброшены очень скоро в период непрерывного заседания Земских Соборов (между 1620-25 годами). Народ смотрел на пережитое бедствие как на Божью кару, торжественно обещал царю «поисправиться» и, заявляя Михаилу, что «без Государя Московскому государству стояти не мочно», «обрал» его «на всей его воле» (Романович).
Много тяжких испытаний и горьких оскорблений пришлось выносить народному чувству в XVIII веке, не обходилось без того и в XIX. Находилось постоянно немало и «своих русских воров» в новой форме. Но не изменила Россия своему идеалу, и когда Император, воспитанный республиканцем, готов был поднять руку на свою наследственную власть, он услышал тот же вечный русский протест:
«Если бы Александр, — пишет Карамзин в своей знаменитой записке[34], — вдохновленный великодушной ненавистью к злоупотреблениям самодержавия, взял перо для предписания себе иных законов, кроме Божиих и совести, то истинный гражданин российский дерзнул бы остановить его руку и сказать: „Государь, ты преступаешь границы своей власти. Наученная долговременными бедствиями, Россия пред святым алтарем вручила самодержавие твоему предку и требовала, да управляет ею верховно, нераздельно. Сей завет есть основание твоей власти: иной не имеешь. Можешь все, но не можешь законно ограничить ее“».