Так что, кто тут разберется, что происходило или происходит между двумя этими народами?
— Однако же рукопись из Арсенала остается здесь, — напоминаю я.
— Но это… вещь, подобная…
— Ничего подобного не существует, — говорю я. — Есть только это.
— И какова же ваша цена?
Я улыбаюсь и желаю им всего хорошего.
Возвратившись в отель, звоню самому лучшему, самому надежному из занимающихся рукописями и книгами дилеров, Дэвиду Хэнкеру, живущему в Саванне. Именно от Дэвида я получил экземпляр первого издания «Vita Nuova», вышедшего в 1576 году. Через Дэвида удалось достать пятитомник первого издания всех трудов Данте. Дэвид помог мне добыть много редких и ценных томов; все они остались в Нью-Йорке, все они пропали для меня. Пожалуй, надо подумать, можно ли их как-то вернуть. Хотя… к черту, можно купить другие. Только вот как быть с личным экземпляром «Кантос» Эзры Паунда, тем, на котором стоит загадочная надпись: «В одном томе пропавшая сводка о гибеллинах, часть V, как в „Монархии“». Загадочная, потому что ни в каких позднейших изданиях никакой «пропавшей» сводки нет.
Такую книгу нигде больше не достать.
Спрашиваю Дэвида, сколько, на его взгляд, могла бы стоить оригинальная рукопись «Комедии».
— У тебя есть такая вещь?
Его голос дрожит от волнения.
— Нет, — говорю я.
— Уверен?
— Да уж, наверное, не забыл бы, если бы заполучил нечто такое. Вопрос чисто теоретический. Нет ничего. Ни малейшего обрывка, ни единой строчки, написанной рукой Данте. И тебе это известно.
— По-моему, имеются какие-то письма в Ватикане.
— Нет. Ты имеешь в виду так называемые тринадцать посланий. Считается, что они являются копиями писем Данте, существование которых ничем не подтверждено. Кое-кто верит, что они копии подлинных писем. Другие серьезно в этом сомневаются. Так или иначе, но они не претендуют на большее, чем считаться копиями или копиями копий. Можешь поверить, нет ничего.
Но Дэвид не верит. Не хочет верить.
— Я позвоню кое-кому в Италию и сразу же свяжусь с тобой.
— Дэвид…
— Да?
— Делай что хочешь, но, пожалуйста, не говори никому, что разговаривал со мной.
Теперь он уж точно мне не верит. Я закуриваю. Не успеваю докурить, как звонит телефон. Поднимаю трубку, но молчу. Это Дэвид.
— От двух до пяти миллионов за страницу, — сообщает он, — в зависимости от содержания.
Арифметика проста. У меня триста девятнадцать страниц. Два умножаем на триста, получаем шестьсот. Пять умножаем на триста, получаем полторы тысячи. Умножаем каждое число на миллион. Шестьсот миллионов; полтора миллиарда. Округлим, поделим разницу пополам. Пусть будет миллиард.
— А рисунки есть? Мне почему-то всегда казалось, что должны быть рисунки.
— Мечтай.
— Ник.
— Не называй меня больше так.
— Черт. — Голос у него становится совершенно спокойный. — Она у тебя.
— Я позвоню.
— Когда?
— Скоро.
Авеню Матиньон, между Елисейскими Полями и улицей Фобур Сен-Оноре.
«Кристи». Главный консультант по редким книгам и рукописям.
— Оценочная стоимость? — повторяет он за мной.
— Да, — говорю я, — оценочная стоимость.
— Невозможно.
— Невозможно?
— Невозможно. Не с чем сравнивать. Леонардо да Винчи. Кодекс Хаммера, продажа 1994-го. Одна-единственная записная книжка. Хорошо известная, много факсимильных изданий. Ее хотел купить один итальянский банк. Билл Гейтс перебил банк. Торги закончились на тридцати миллионах восьмистах тысячах плюс мелочь. В данном случае такова была бы начальная цена. Это была бы самая дорогая рукопись. Потенциальная цена может быть ограничена только имеющимися у людей средствами. Даже фрагмент, всего лишь фрагмент, мог бы стоить два миллиона долларов.
Я открываю чемоданчик, выкладываю товар. Он тщательно изучает документы.
— Как вам удалось раскопать такое?
Я качаю головой.
— В мои обязанности входит представлять интересы одного очень, очень частного коллекционера.
— Да, конечно. Собственность джентльмена.
— Вот именно.
По возвращении в отель делаю еще несколько звонков. Нью-Йоркская публичная библиотека. Нью-йоркский музей искусств «Метрополитен». Библиотека Пьерпонта Моргана.
Уильям Фолькл, глава отдела и куратор Библиотеки Пьерпонта Моргана, говорит красноречивее других, но как бы от имени всех:
— У нас чрезвычайно богатые хранилища, но не фонды.
Звоню Биллу Гейтсу.
Не принимает. Не отзванивает.
К черту Билла Гейтса!
Дни идут, и каждый новый день удивительнее предыдущего.
Используя разные прикрытия, я связался примерно с парой дюжин институтов и частных лиц. Переезжая из отеля в отель, начинаю получать звонки от незнакомых людей, слышать голоса, которые не могу вспомнить. Голоса не идентифицируют ни себя, ни тех, кого они представляют, но предлагают отличающиеся деталями варианты: часть наличными, часть товарами и услугами. Не имеющие денег музеи интересуются, кого из художников Ренессанса предпочитает анонимный джентльмен, которого я представляю. Библиотеки намекают на редкие книги, пропадающие, к сожалению, с прискорбным постоянством. Кто-то — учреждение, частное лицо или государство — рассуждает о доступе к тоннам чистейшего героина.
Я покупаю устройство определения номера и начинаю отзванивать и вешаю трубку, когда появляются цифры. Некий голос упоминает о надвигающемся похищении крупной партии опиатов в Дармштадте, а когда я звоню по определившемуся номеру, женский голос отвечает по-немецки, что я попал в Институт христианской культуры. Не интересуют ли моего джентльмена молоденькие девочки, или молоденькие мальчики, или вообще какие-то радости жизни? Нет ли среди живущих кого-то, кого он хотел бы перевести в разряд мертвых? Все имеет свою цену, сказали мне, и эта цена может принять любые вообразимые формы.
Слушая голоса-призраки, я наталкиваюсь на сообщения-призраки в прессе. Некий филантроп обнаружен убитым в своей лондонской квартире. Некий ночной сторож обнаружен убитым в нью-йоркском Пассаже. Новые кровопролития в Палермо и в ближайших к нему городах. Некий финансист похищен в Чикаго в то время, когда он занимался сбором средств на искусство. Один куратор в Вене, с которым я успел поговорить, исчез и не появляется уже неделю. И вот еще: некие люди, говорившие по-итальянски, устроили настоящий погром в отеле утопленников.
Я больше не смотрю в газеты. Переезжаю в еще один отель, «Ба-Бро», подальше от Парижа, в небольшой городок Барбизон.
И все равно взгляды незнакомцев вызывают беспокойство. Паранойя — не страх. Паранойя — глубоко скрытая полугаллюцинаторная нервозность.
Плохо быть мертвым и параноиком.
Старый еврей выразил радость по поводу того, что поэт поверил в тайную силу магического числа, и согласился, что веру эту подкрепил факт обнаружения трех островов, один из которых известный им араб считал Итакой, легендарной родиной Одиссея, выбранной им в качестве дома для себя самого.
— Как я и говорил, — сказал еврей, — ты и сам человек трех.
— Через несколько дней в Палермо отправляется судно под венецианским флагом. Далее его путь лежит в земли арабов. С этим судном отправлюсь и я, так что к началу следующей луны буду на Сицилии.
— Это путешествие превратит в араба тебя самого, потому что адская жара сицилийского лета, убийственная для людей, еще не спадет.
— Если я найду его…
— Ты найдешь его, — твердым тоном объявил старик.
Поэт посмотрел ему в глаза и закончил предложение по-другому:
— …что мне передать ему?
Старик поднялся, медленно и с немалым трудом. Он сделал несколько бесцельных шагов, как будто заблудился меж четырьмя стенами, потом остановился у окна, глядя наружу, спиной к гостю. Прошло много времени, прежде чем он наконец проговорил:
— Ничего.