Из вежливости, какая и сыску не чужда, Пушкин спросил разрешения осмотреть. Трашантый, занятый описанием места, предоставил полную свободу. Ему хватало походной конторки. Пристав сменил диспозицию, оперся о дверной косяк, наблюдая за тем, как чиновник сует нос куда не следует.
Демонстративно заложив руки за спину, Пушкин подошел к жертве, как он упрямо, но про себя называл тело. Глаза Терновской были открыты. Лицо замерло в спокойствии. Только рот широко раскрыт. На вид ей было не менее пятидесяти лет. Дама, так почитаемая приставом, имела дурной, почти нездоровый цвет кожи, плохо уложенную прическу. Черты лица ее были скорее грубыми, простоватыми, а сама она явно страдала ожирением. То есть была чрезвычайно массивной дамой. Что в Москве не считается недостатком.
Пушкин обошел стул и встал с другой стороны. Отсюда было видно, что голова немного повернута к левому плечу, а левая рука свободно свешивается до пола. Рядом с ближней ножкой стула лежала чайная чашечка. Кузнецовский фарфор не выдержал удара об пол и раскололся.
Пристав никак не хотел идти на зов сыска, пока Пушкин настоятельно не попросил пояснить одну мелочь. Всем видом показывая, что ему это не нужно, Нефедьев подошел к мертвому телу. Уже заранее готовясь отбивать любые мелочи.
– Дом был заперт? – последовал вопрос.
Пристав признал незыблемый факт.
– Терновская жила одна?
И это невозможно было отрицать.
– Почему на столе две чашки и вазочки с вареньем?
Нефедьев хотел было с ходу объяснить этот простейший факт, но у него не вышло. Он только пробурчал что-то невнятное.
– У нее кто-то был накануне смерти, – не спросил, а припечатал Пушкин.
– Если и был, то ушел. Дверь-то она сама закрыла…
– Откуда вам это известно?
– Так ведь дверь Трашантый взломал! – возмутился Нефедьев.
– Откуда известно, что дверь закрыла Терновская? Был ключ с обратной стороны?
Вопрос сильно не понравился приставу. Не до двери было, когда умершую нашли, ясно же должно быть. Что Нефедьев напрямик и высказал.
Пушкин не поленился сходить в прихожую и проверить. Вернувшись, он сообщил, что ключа в замочной скважине нет.
– Так сунула куда-нибудь, – поспешил пристав, чтобы не получить вопрос: «Где ключ?»
– Ключ искали? – спросил Пушкин.
В ответ получил сопение Нефедьева и его помощника. Значит, не искали.
– Сделаем предположение, что ключ забрал тот, кто запер дверь…
Вот тут уж пристав не спустил.
– Не надо такого предполагать, – строго потребовал он. – Доктор наш участковый осмотрел тело и сделал окончательный вывод: естественная смерть.
– Какую причину поставил доктор, не произведя осмотр тела?
Вопрос совсем разозлил пристава. Потому что был правдой: доктор Преображенский заявился, глянул и сообщил, что дама умерла от ожирения сердца. С таким весом и в таких летах дело обычное. Съела на праздники лишнего – и готово. Нефедьеву пришлось заявить, что доктор знал покойную давно, а его заключение верное, потому что правильное.
– Время смерти поставлено – более суток назад? – спросил Пушкин, чтобы не давить на мозоль.
– Именно так. В ночь на первое января… Вам откуда известно?
– Свечи догорели до конца. Тот, кто уходил из дома, не погасил их.
– Да с чего вы взяли, что у нее кто-то был? – не сдавался пристав.
– Игорь Львович, в таком случае поясните мне другую странность: чашка Терновской стоит перед ней. Почему другая чашка, разбитая, у ножки ее стула? Если она закрыла дверь сама, неужели оставила битое стекло? Квартира говорит, что Терновская держалась порядка.
Нефедьев глянул на разбитую чашку, на Трашантого, который замер над походной конторкой, и не нашелся, что ответить. Зато наверняка теперь знал, что нельзя было сыск подпускать. Простое дело начало принимать дурной оборот.
– Может, Анна Васильевна взяла чашку, ей стало плохо, вот чашка из рук и выскользнула…
Трашантый поддержал догадливость пристава одобрительным хмыканьем.
– Нет, не могла.
– Вам-то откуда знать?
– Если бы Терновская выронила чашку, она бы не разбилась: слишком низко. Об этом говорит положение руки. Да и чашка разбита немного дальше, чем должна была…
Пристав уже плохо сдерживал раздражение: да какие руки, чашки, огарки? Все ясно как белый день…
– Что вы хотите сказать, господин Пушкин?