Медленно улетающие к Югу?
А здесь в пяти километрах езды —
Боль и ненависть отдаются друг другу.
Свиваясь в объятиях страсти:
Той, что, не спросив, рвёт на части.
Никто не узрит в ней участье:
Слепое как дерево счастье.
Отчего ж по дороге во гроб
Ты осунулся, сник и продрог?
Зимние обмороки
— Это я неудачно пошутил… — смекнул тотчас Румбо, ибо после его манипуляций с ручкой настойки окружающее померкло, предметы потеряли очертания, и лишь несколько тонких холодных лучей прокалывали из невозможного своего отдаления угрюмую тушу промозглой тьмы.
Помял рукой член сквозь влажную ткань брюк; посмотрел на свет, сочащийся как молоко.
Холодно. От этого неприятно стучит в висках, и липкая испарина приклеивает к спине футболку… или жарко?! Никак не понять. Какое неприятное ощущение: полная потеря способности различать температуру!
И здесь, к тому же, темно.
Хотя свет сочится, сочится. Как кровь из вспоротых вен измордованного жизнью завтра. Как моча из катетера, вставленного в уретру твоей памяти. Как сперма из уголков окоченевших и бескровных губ твоей любви.
Значит, надо идти на свет?
Но сначала надо ощупать, что происходит вокруг… Рука натыкается на что — то, напоминающее извитую каменную колонну.
Поверхность этого — гладкая и холодная. Оно хочет пить — понимается вдруг с необычайно ясной отчётливостью: у самого во рту пересыхает. Пить! Пить… но что оно пьёт?
Опёрся рукой о «колонну» и понял: оно пьёт кровь. Его кровь.
В ужасе отскочил назад, вытирая о фартук ладони.
Аккуратно, аккуратно шагаем в сторону света.
Нога, перед тем как ступить, осторожно ощупывает веерообразным движением поверхность.
Похоже, что это снег.
Да: он идёт по снегу. И снег становится глубже, а свет — ближе.
Этот свет необъяснимо притягивает.
Неясно, что именно испускает его: возможно, это просто одиноко стоящий прожектор, но раз взглянув на него, уже невозможно оторваться. Хочется идти, идти, идти к нему, дрожа от восторга, забытого с детства.
Глуп ребячий восторг, скажете?
Да, наверное, глуп. А снег — ещё глубже.
Как ты, в сущности, жалок со стороны. Как все мы жалки и безличны.
Как гадок притягивающий нас свет…
Новое наимерзейшее ощущение: перестал отличать притягательное от отталкивающего. Оооо, нет… разум, вернись! Хочу рубить мясо! Верните мой поезд, мчащийся к счастью! Хочу ещё, ещё, ещё…
Куда там, разбежался. Есё, есё… тебе хуй дадут пососать, вот что ещё: женские голоса в голове. Откуда они?..
Какой это мерзко, чуждо и глупо.
Отупляюще.
В этой кромешной заснеженной тьме с кровососущими колоннами, где огонь на ощупь не отличим ото льда, а рвота пахнет ландышами, никогда не отыскать ручку настройки. Здесь просто нет смысла искать её: здесь всё потеряло смысл.
Так надо ли идти на свет?
Свет в руках как сигарета, укорачивающая жизнь.
Так приятно курить её, что можно пренебречь этим светом.
Но чем ближе свет, тем выше сугробы.
Ага. Это уж верный сигнал, что туда тебе и надо: там, где труднее. Там, где великому испытанию предстанет твой дух.
Сказал себе — и двинулся дальше.
И шёл через снег к свету.
Свет скоро стал так близок, что стал слепить. Он отражался от снега мириадами жалящих искр и выжигал сетчатку. Но сворачивать было уже поздно: слишком далеко он зашёл.
Прикрыв руками глаза, пробирался в снегу по пояс.
Невозможно понять, даёт ли этот свет тепло.
Судя по снегу — нет. А судя по вздувшимся на открытых участках кожи волдырям — очень даже.
Поразительным является то, что свет этот слепит, но ничего вокруг не освещает: на расстоянии вытянутой руки со всех сторон по-прежнему царит тьма!
Что, если скрыться в снегу от света? Надолго ли хватит сил? И потом, ползти всё же надо куда-то. А куда теперь поползёшь? Только обратно: в могилу.
Главное, пореже натыкаться на колонны, возникающие, словно тени из тьмы и сосущие кровь: каждая встреча с ними подобна нокдауну. Обессиливает. Буквально, сбивает с ног.
А ведь Румбо и сам — кровосос.
Несладко находиться среди себеподобных, но более сильных особей. Приходится извиваться, словно червь на крючке: радиация, похоже, на них не действует. Здесь вообще не-человечий мир. Здесь царит Ужас.
Выбившись из сил, сел в снег, прикрыв голову завёрнутыми в полы халата руками. Жжёт даже сквозь халат. А кажется: щиплет морозцем.
Пробовал есть этот снег — и сразу проблевался.
И так понравилось это ощущение блёва, что стал жадно запихивать в обожжённый рот горсти его — чтоб тотчас выметнуть с истошным кашлем обратно.
Всегда любил в женщине горечь. Вычитывал её в обольстительном взгляде: если горе глядело из смеющихся зрачков — это была твоя женщина. Мать и дочь в едином лице: инстинкт, что поделаешь. Научись же использовать во благо себе свои инстинкты, Румбо, научись находить оба конца каждой у палки.
Сидел в снегу и ощупывал палки, замотав халатом голову.
Не мог понять, где у какой конец.
Вдруг испугался: уж не хуи ли чьи-то эти палки?!
Замёрзшие хуи его незадачливых предшественников? Память заблудших предков? Потерянные гениталии биоконструктора.
Рвался через сугробы то и дело падая, задыхаясь, выстанывая проклятия слепящей как лазер Звезде… бежал… куда?.. зачем?.. с какой целью?..
Вернуть свою страсть, которой здесь и не пахло?
Назло врагам, что равнодушнее камня?
В сиюминутном восторге прозрения? В вечном отчаянии сна?
Он шёл, шёл и шёл.
Пел, стонал, говорил сам с собой.
Падал — ему это нравилось. Ел снег как хлеб. Блевал — тоже здорово.
Спал на ходу и шагал как лунатик.
Лысый череп вонял жжёным мясом.
Волдыри на руках разговаривали с ним из-под фартука:
— Кут-куда ты идёшь, Румбо? Кут-кут-кут-кут-кут-куда?
— Ссать на провода, — плакал тот, извиваясь, словно от щекотки; у него наблюдалась каменная эрекция на фоне полнейшего отвращения к сексу как к проявлению жизни.
Попробовал мастурбировать и после титанических усилий кончил сгустками крови, взвыв от скрючившей тело мучительной судороги.
Будь проклят этот свет!..
Как можешь говорить это ты, многократно возлюбивший жизнь?!
Но это чужой свет. И это не моя жизнь.
Но чья же? И так ли она в самом деле ценна, как кажется?
В ценности этой и есть главная уловка: она раздута, как пузырь в наших глазах. Заглотали крючок, и насадились на шлямбур по полной. Теперь не соскочишь: кишка тонка.
Тонкие кишки могут порваться от чрезмерного давления. Утолщай кишку постепенно, не торопись: скорость востребована при ловле блох, как известно. Один раз перенапряжёшь — травма — пропущенные тренировки — вот ты и попал к Сатане в лапы! (здесь следует смеяться, смеяться, смеяться… смеяться до тех пор, пока позволено.)
— Несерьёзное у меня сегодня настроение какое-то, — подумал Румбо, жуя свои губы. Идея не ловится. Змеёй ускользает, падла. Потому что распылил себя на делишки лишния, да на шишки стрёмныя. Потому, что не разглядел родную харюшку мамулечкину. Не распознал палача суровых полозьев. Не возлежал на царевне с липким от пота животиком. Не слепил, не слабал, не сготовил.
Но не надо так напрягаться без поводу!
Ну, да: снег под ногами… ну и хуй с ним. Разве нет?
А если его слишком много, ну так это ведь не навсегда.