Уж открыла бы.
— Эй! — Румбо стукнул лезвием в дверь, — девушка, откройте: мне плохо!
Дверь отворилась.
В несвежем белом халате и зелёных штанах стояла 3оя.
Взглянула на него вскользь, словно 5 минут как расстались, бросила буднично:
— И сюда добрался, надо же. Ну, чего стоишь? Проходи, — она включила свет, завела его под руку, завозилась с засовом.
Стоял, не понимая, что происходит.
— 3ой, слушай, э… вот так встреча! Я так часто тебя вспоминал…
— Надо же. А я тебя — ни разу.
Неловкая пауза.
— Всё шутки шутишь? Не может такого быть, чтобы ни разу…
— Отчего ж не может? Чем ты такой особенный?
— Как то есть, чем?.. забыла, как мы с тобой…
— Мы с тобой? Что мы с тобой? — она смотрела на него не зло, но как-то отстранённо, словно задумавшись о чём-то своём.
— Что мы с тобой?!.. мы с тобой… да я имел тебя, если хочешь знать! — Румбо схватил её за руку.
— Ты чего, сдурел?.. щас врач пойдёт, увидит, попалит… — она вырвалась, отступила к стене.
— 3ой, кончай дурить… какой на хуй врач?
— Какой, какой… такой… начальник мой, вот какой.
— Люцифер, что ли?
— Сам ты Люцифер… ты чего пришёл вообще? Ты видел, на кого ты похож? В зеркало на себя смотрел?
— 3ой, меня машиной сбили.
— Кости целы?
— И я радиоактивен.
— А вот это мне до пизды. Я от тебя детей рожать не планирую. — она гадко хихикнула.
— Да что ты?..
Румбо снова приблизился, и медсестра отступила:
— Ты чего… изнасилуешь меня здесь, что ли?
— Да. Именно: изнасилую.
— А бомба?
— Чего?!
— Ядерная бомба. Ты не знал? Она взорвётся. Взорвётся, когда мы кончим, понимаешь? Я — её вторая половина.
— Отчего ж мы раньше с тобой не взорвались? — прошептал, облизав пересохшие губы.
— Заряд не накопился. Чтобы реакция пошла, нужна критическая масса. Когда ты прыгнул в прорубь, ты был ещё слаб. Но с каждым испытанием становился сильнее. В Раю я уже не рискнула отдаться тебе. А когда ты из пепла воскрес светящийся — ну, тут уж без вариантов… Так что давай-ка, друг, вали отсюда подобру поздорову. Я пожить ещё хочу, поебаться власть; детей родить, быть может… Не д0пит мой стакан последний.
Молчание.
Стук часов на стене.
— Это что, стихи?
— Стихи.
— А дальше?
Она смутилась, или сделала вид смутившейся.
Посмотрела на него озорно, как прежде:
— Складно… — Румбо улыбнулся, — кто автор? Ты?
— Нет… это один местный больной написал.
— Бляха-муха, что за больной такой? Новый хахаль твой, что ли?
— Не надо пошлости, Костя.
— Как ты меня назвала?
— Костя. Так тебя звали до того… до того, как ты меня встретил.
Молчал опять.
В голове гудело.
— И вот что я тебе скажу: вали-ка ты отсюда подальше. Баб одиноких кругом полно: спрос на тебя будет. Ты хоть и радиоактивный, но не под черножопых же приличным бабам ложиться? А ебать ты мастак, это я помню. У меня, если хочешь знать, при виде тебя трусы сразу намокли…
— Слушай, а давай это… подрочим друг на друга, а? Раз нам иначе нельзя…
— А ну, не дури, — она схватила его за запястья, — хуй её знает, как эта бомба работает. Рисковать мы не будем: я так решила! Тема закрыта, точка. И уезжай, я прошу тебя. Так нам обоим будет легче.
— А ты… ты что, хочешь сказать, ты здесь жить останешься? — насмешливо высвободился.
— А почему нет?..
Стрелка настенных часов щёлкнула.
— Ты что, сука, издеваться надо мной вздумала? — почесав в паху, тихо поинтересовался Румбо.
— Отвали, я сказала. А то хуже будет! — она вдруг брызнула ему в лицо газом из баллончика и пронзительно засвистела в свисток.
Он успел заслониться.
Сопротивляться не хотелось: к чему?
Топот, брань, грубые объятья санитаров.
Он обвис на их жёстких суетливых телах.
Было больно, но боль отошла на второй план, словно не его в гематомах и ссадинах волокли по больничному коридору, кололи иглами, успокаивали, укладывали на каталку и везли куда-то.
Он очнулся с ватой в голове и непослушным телом.
Ощупал повязки, вдохнул сладковатую вонь: больница.
Первым делом: найти её.
Встал, прихрамывая дошёл до приоткрытой двери туалета. Закружилась голова: опёрся рукой о батарею. Горячая? Неясно: настройка ощущений сбита.
Вышел в коридор, но сразу несколько человек в белом, что сидели в освященном помещении за стеклом уверенно двинулись навстречу.
Ещё слишком слаб: покалечат.
Остановился, устремив в них лучи из багровых зрачков, но энергии не хватало: санитары получили дозу, но, будучи на адреналине, продолжали движение.
Вернули под руки в палату.
Опять внутривенно.
Отрубился.
Пришёл в себя ночью.
Холодное сияние лампы дневного света над соседней кроватью.
Встал, размял конечности.
Итак, она отказалась от него.
С одной стороны, спасся от смерти, но с другой…
Она смогла отказаться: значит, не так он ей был и дорог.
Она смогла отказаться: она выбрала жизнь.
Значит, не любит она его больше жизни, и не роман у них был, а непродолжительный контакт гениталий.
Не воспламенил он в ней страсть: ушла к мужчинам из завтра.
Вечно молодая, вечно хотящая.
Половина бомбы.
Половина бомбы — это 3оя, а половина женщины что означает? Четверть?
А ведь он ебал половину женщины.
Но раз так легла карта, значит, в планах Ада и эта развязка была предусмотрена?
На следующий день он незаметно выскользнул из палаты и принялся за поиски, но тщетно: 3оя исчезла.
Вот тебе и раз: встретил — и тотчас потерял.
И даже не в Красной Комнате.
Что ж, пойти в город искать её? Остаться в этом пошло-придурковатом мире гонщиков-зомби и ядовитых жаб?