Он резко обернулся.
Перед ним стоял его лечащий врач, уверенный, спокойный, весь — сочувствие и понимание.
Глеб недоверчиво разглядывал врача, который хочет исцелить его. Неважно, от чего. У него свои методы, своя терапия. И если он затевает игру, что ж, отказываться глупо.
А может, он и впрямь почувствовал, дошел до истины своим врачебным чутьем? Такое в принципе не исключено. Здесь у всех внимание обострено необыкновенно. Иначе — как лечить, как обращаться с больными? Все возможно…
— Я вам верю, доктор, — произнес Глеб. — Как вы решили, так и будет.
— Вот и чудесно, — просиял врач. — Надеюсь, мы быстро сговоримся. Я тут подумал: а не организовать ли нам свой театр?
— Театр?
— Именно! Нечто вроде «Глобуса». И репертуар его составят ваши пьесы!
— Постойте-постойте, — медленно проговорил Глеб. — Вы предлагаете… Здесь? Но — актеры!..
— Об этом не беспокойтесь. У нас есть несколько выздоравливающих артистов — люди вполне профессиональные. Да и любители, надеюсь, сыграют с немалым удовольствием. Если захотите, можете и сами сыграть какую-нибудь… даже не какую-нибудь, а — главную роль! Это уж решать вам, Билли, вам… Ну так что же?
— Спектакли… Господи! — прошептал Глеб и на мгновение закрыл глаза, чтоб врач не заметил их предательского блеска.
Тринадцать лет мечтал он о театре, видел в снах, как разыгрываются его пьесы, грезил этим наяву…
Сцена, восхитительное лицедейство, когда ты, ничтожный человек, в одну минуту делаешься королем, когда границы мира сдвигаются и раздвигаются, едва ты пожелаешь, когда события, давно прошедшие, и те, которым еще суждено увидеть свет, являются, по прихоти твоей, становятся реальностью и настоящим фактом, а ты их волен тасовать, менять, крутить, как в калейдоскопе разноцветные куски стекла, и надо всем довлеет высший смысл, твоя ликующая власть таланта, й все законы красоты — в твоих руках.
О, боже! Как он ждал!..
— Хотя бы здесь, — пробормотал он. — Пусть — здесь! Все равно. Но сам поставлю. Сам! Что захочу!
— Конечно, — улыбнулся врач. — Я думаю, Билли, это будет не так уж и плохо?
— Я докажу вам, — Глеб посмотрел на врача в упор. — Я докажу, что они, — он махнул рукой в сторону окна, — ничего не понимали. Не хотели понимать.
— Я очень надеюсь на вас, Билли.
— Да, докажу, — угрюмо повторил Глеб. — Жалкие глупцы! Стремятся поклоняться лишь тому, чего уж нет. А стоит только это прошедшее сунуть им под нос как дело нынешнего дня — они не узнают, отказываются принимать. Вот парадокс, достойный всех времен!
— Ну, Билли, не судите их так строго. Чтобы понять гения, нужно время. Понять и по достоинству оценить. Тогда, четыреста лет назад, вас тоже, кажется, не больно чтили? А? Простой актер, и только… Сочинял пьесы на потребу дня…
— Вы правы, доктор. Я начинаю забывать… Но, знаете, когда живешь, окруженный собственной посмертной славой… Мнишь, что и живого тебя должны боготворить, перестаешь ощущать всю пропасть времени… Это нервы, доктор. Я устал…
— Оттого-то я и предложил организовать здесь театр. Конечно, вам нужна разрядка. В успехе я не сомневаюсь… Да и больным вы немало поможете. Это ведь так важно — отвлечь несчастных от их недугов.
— Когда начнем?
— Да хоть сейчас! Только подождите еще минутку, я наведаюсь в соседнюю палату. А потом мы пойдем с вами отбирать актеров. Гамлета, Ромео, Лира…
— Нет, — покачал головой Глеб. — Никаких старых пьес.
— А как же?
— Теперь все будет по-другому…
— Простите, но я что-то не улавливаю… Ведь у театра должен быть репертуар…
— Зачем же повторяться, доктор? Если позволяет ситуация… Нет-нет, я буду ставить новую пьесу, последнюю… Это — итог. Всей моей жизни. Черта…
— Ну, вам, разумеется, виднее. Теперь, когда все в ваших руках… Действуйте! Впрочем, простите, я сейчас…
— Вот чудеса! — пробормотал Глеб, когда врач скрылся в соседней палате. — Неужто он в меня поверил? Он… да еще — моя жена…
— Отчего же, мистер Шекспир? Я в вас тоже верю. И вовсе не по долгу службы.
Перед ним стоял высокий худой брюнет с холеной эспаньолкой.
Левого глаза у него не было, и лицо, рассекая на две неравные части, украшала черная шелковая повязка. Именно украшала, потому что, Глеб моментально отметил это про себя, повязка необыкновенно шла брюнету, как бы дополняя, завершая его облик.
«Тебе бы камзол, голубчик, да шпагу в руку», — вдруг подумал Глеб.
— Что, не узнаете, а, мистер Шекспир?
В самом деле, голос вроде бы знакомый. И эта несколько развязная манера держаться…
— Признаться, не припомню.
— Ай-ай-ай, — укоризненно покачал головой брюнет. — Кристофер Марло к вашим услугам. Слышали, надеюсь?
— Кристофер? — Глеб невольно отступил на шаг. — Хм… Но как же…
— А очень просто! Как я попал сюда, ведь верно? Тем же путем, что и вы, милейший друг. Через парадный вход. Ну, а точнее… Люди не верили, что вы — Шекспир, а я имел неосторожность заявить, что я — Кристофер Марло. Как-то уж само собой случилось… Треснул, правда, для пущей убедительности, кулаком по столу — и вот я здесь. Банальная история. Для дешевых сплетен.
— Не знаю, не знаю — пожал плечами Глеб. Этот нагловатый тип начинал действовать ему на нервы, хотя, конечно же, и вправду несколько напоминал… Да, очень давняя, почти забытая встреча… — Но, как я посмотрю, вы тем не менее спокойны!.. Разве нет?
— А что же делать? Больше того, признаюсь, такое положение вполне устраивает меня. Теперь-то я смогу писать, что захочу! И никто уже не прыснет в кулак, когда я назовусь. Тут и не это — в порядке вещей.
— Здесь — да. К сожалению. Простите, ваш глаз…
— Так, стычка.
— Тоже здесь?
— О, нет! Гораздо раньше. В жизни! Когда имя Кристофера Марло еще что-то значило.
— А теперь? По-моему, лишь теперь — теперь — и начинается… — Ах, как ему хотелось поддеть, уязвить этого развязного «творца»!
«Все вы тут гении, — подумал он раздраженно, — но по ком, по ком из вас загудят колокола посмертной славы? Или прозвучат — хотя бы день, хотя бы час, минуту в этом потоке вечности?.. Несчастные двуногие, сошедшие с ума из-за того, что те, кого потом назвали гениальными, великими, родились раньше вас и отобрали у вас славу… Что за вздор! Великие не отбирали ничего. Они пришли и взяли то, что причиталось им по праву, вернув лишь то, что дать могли. Не более того. Кто виноват, что потомки не сумели дать и половины этого? Духовный крах… В противном случае их бы тоже признали великими. Парадокс прогресса: каждый новый век снижает ценз для живущих. И повышает для тех, кто умер. Оттого и сходят с ума, что за умершими не угнаться, а понимают ведь: сегодняшняя слава залога на успех в грядущем может и не дать. Проверенное временем ценнее, прочнее, что ли. Мертвые молчат. А со своих, как говорится, взятки гладки — конечно, блещут мастерством, но не Шекспиры, нет! А коли ты Шекспир, вдруг объявившийся в двадцатом веке, то писать обязан лучше, чем лет четыреста назад. Иначе — не поверят, не признают. Мыслимо ли это? Бедные двуногие…»
Брюнет с сожалением посмотрел на Глеба:
— Здесь все кончается. Дальше отступать некуда. Или у вас припасены другие варианты?
— Когда наконец чувствуешь, что можно быть самим собой, действительно — это предел. Какие еще варианты? Если бы только не здесь…
— Еще бы! Кристофер Марло знает, что говорит, — самодовольно ухмыльнулся брюнет, но, оглянувшись, тотчас приложил палец к губам. — Тс-с-с… Доктор идет!.. А вот тогда — да! — неожиданно громко и решительно заявил он. — Тройка, семерка, туз — шведская миловидность. В противном случае — инсулин! — Он весь как-то поник и медленно пошел прочь. Но напоследок, через плечо, все же успел бросить: — Возьмите меня в труппу, а, мистер Шекспир?
— Итак, я свободен, Билли, — весело проговорил врач. — Займемся вашим театром?
— Было бы неплохо… Я тут и сам без дела не сижу. Один уже просился в труппу.