Выбрать главу

— Все стоишь? — насмешливо сказал он. — Молодец! А я вот шуточки шутил. Два миллиарда на тот свет. Неплохо, да?

— Как — два? — испуганно спросил Пифуня Юк.

— Да так! Пока ты прохлаждался здесь — в своей любовной неге, я недурно поработал. Где-то там резню устроил, войны, потасовки. Настоящая житуха, без сю-сю твоих. Да… Скоро ничего не будет. Все друг друга поуничтожают и планету — на куски.

— А дальше?

— Все! — хихикнул бес Луны. — Не будет больше жизни во Вселенной. Тут я и займусь… Планеты в щепы разнесу, задую звезды и галактики развею в пустоте. А? Представляешь, удовольствие какое! Истребить — все-все!..

— Зачем? — Пифуня Юк оторопело глянул на него.

— Ну, как это — зачем? — сварливо отозвался бес Луны. — Призвание такое, сверхзадача. Зря я, что ли, конкурентов всех поел?! Вы, стало быть, убогий, плевый, вшивый мир, уж коли я к рукам его прибрал. Нет жизненной способности — и очень хорошо. Как флюс. А флюс мы — раз! — и дальше побежим.

— Дурак ты, — тихо произнес Пифуня Юк.

— Ну, не скажи, — самодовольно крякнул бес Луны. — Я царь, творец. Да-да, я подлинный творец распада! Ладно, — он презрительно взмахнул рукою. — Не придет она, пойми! А у меня дела. Труба зовет, литавры бьют — я исчезаю. Встретимся опять! «Нет, — сам себе сказал Пифуня Юк, — он беспардонно врет. Какие войны, что он мелет?! Вот — дороги, вот — мой бук, вот — небо, вот — Луна. И я стою, в конце концов! Живой и невредимый». И вот тут-то начали случаться вещи, совершенно удивительные, странные, нелепые… Земля вдруг под ногами раскололась, и со свистом все куда-то понеслось. Качнулось небо, и Луна над головою принялась выписывать такие кренделя, что ошарашенный Пифуня Юк чуть не свалился в обморок, однако же сдержался. А потом Луна раздулась до чудовищных размеров, превратилась в грушу и беззвучно лопнула. И бук внезапно потерялся, и дорог не стало, только лампочка в одном из фонарей еще мигала в отдаленье — тускло-жалобно и очень неуютно. Ветер прекратился, но тепла Пифуня Юк не ощутил, наоборот, вселенский холод начал пробирать до косточек. Куда-то все летело, устремлялось, ни на миг не замедляя своего движенья.

«Черт возьми, — подумал тут Пифуня Юк, — а может, бес Луны не врал? И вправду? Да, но я-то — все еще живой! А если жив, то, значит, жив и мир! А если мир живой, то, значит, и она придет! И я ее дождусь!» Твердя все это как заклятие, он в то же время с изумленьем отмечал, что мир переменился, так или иначе, и цепочка прежних умопостроений справедлива ли теперь? Букета он не видел, но, касаясь пальцами нежнейших лепестков, с восторгом ощущал: они покуда целы, не увяли. Как же так? И что теперь считать за истину? Себя и собственные чувства или то, что видел он вокруг? «Наверное, себя, — решил он под конец. — Ведь потому-то и решение такое появилось». Он висел в пустом пространстве, окруженный темнотой, и, улыбаясь, прижимал к груди букет. Надеялся и знал: что-что, а уж ее-то он не смеет потерять. Не смеет, оттого что любит все сильнее. Бес Луны возник неподалеку. Помолчал немного, словно бы не зная, как возобновить давнишний разговор, и наконец сказал сердито:

— Слушай, я уже все сделал, ну, какого черта!

— А что такое? — глядя в темноту, сказал Пифуня Юк.

— Все возненавидели друг друга, все! Я их склонил. И только ты… Ну, совесть надо же иметь!

— Еще бы, — важно покивал Пифуня Юк.

— Смотри: нет ни Земли, ни Солнечной системы, ни Галактики, нет больше ничего! Ты понимаешь?

— Как-то вот не очень, — от вселенских холодов Пифуня Юк стал пританцовывать на месте.

— Как же нет? А я? Выходит… — Но я должен все закончить идеально! Чтобы от Вселенной вашей даже пшика не осталось! И вот нате: раскрасавец наш — как был, так и трепещет. И на все ему плевать!

— Нет, не на все, — угрюмо возразил Пифуня Юк.

— Конечно! Но, пойми ты, есть закон: все или ничего. Порушить все и лишь тебя оставить — не могу. Запрещено. Ты мне как кость поперек горла. Слушай, по-хорошему — уйди. Дай миру умереть. Немножко ведь…

— А шиш! — сказал торжественно Пифуня Юк и показал в пространство шиш.

— Ну ты подлец! — загоревал не в шутку бес Луны. — Я так старался. Главное, никто и не противился, как будто сами ждали… Я, конечно, все восстановлю — порядки надо соблюдать, но это будет дьявольский прокол. Заметь, я никогда еще, ни разу…

— На ошибках учатся, — презрительно изрек Пифуня Юк. — Так обещаешь все восстановить?

— Ну, а куда же мне деваться! Все восстановлю, чтоб ты сгорел!.. И улечу. Мой срок у вас тут, во Вселенной, вышел. Миллионы новых дел. Но только знаешь что… Уйти-то я уйду, да временами буду навещать — а вдруг?.. — Валяй, — сказал Пифуня Юк.

— Я человек не гордый.

— Ты — придурок.

— Нет, я попросту влюблен. Ты никогда не пробовал влюбиться?

— Я? Влюбиться?! — взвизгнул бес Луны.

— Да ты… Да ты… И он пропал совсем. И тотчас же не стало мрака, этой беспредельной леденящей пустоты, и вновь Пифуня Юк увидел, что стоит под старым буком, там, где сходятся дороги, и вдали сияют тускло фонари, а в небе — полная Луна, и свет ее приятен и нисколько не ужасен. По дороге быстрыми шагами приближалась та, которую он столько дожидался… Машинально он достал свои старинные часы. Невероятно! Они тикали, но стрелки часовой Пифуня Юк не увидал. Наверное, и вправду отвалилась. Что ж… И это было все, что смог ему оставить в память о себе наивный бес Луны.

Но все-таки порою он приходит. Вместе с лунным светом проникает он сквозь штору и садится рядом, подле изголовья.

— Здравствуй, — тихо шепчет он. — Ну как?

— Никак, — сердито говорит Пифуня Юк. — Отстань.

— Ты все еще не разлюбил?

— Конечно, нет!

— Вот мне б твою уверенность. Послушай, а когда?

— Да никогда! Я вечный, понимаешь?

— Понимаю, — говорит со вздохом бес Луны. — Ты — вечный, понимаю… Это я на всякий случай. Может, все-таки решишься? Полетаем?

— Да пошел ты! — яростно кричит Пифуня Юк.

— Ох, и зануда ты. Ну ладно. Дел еще хватает… И, неслышно полетав по комнате, печальный, одинокий, бес Луны куда-то исчезает.

— Что, опять он приходил? — с тревогой говорит жена и жалобно глядит на мужа.

— Да, но он назад ушел. Ты не волнуйся. Он безвредный. Я ж с тобой… А он — бог с ним, пускай. Уж вот кто редкая зануда!.. После этого Пифуня Юк спокойно засыпает до утра. И в мире — хорошо.

Александр Силецкий. Скворечник

Дебри кончились. Бэр Лактион, устало приминая траву, вышел на опушку. Прямо из-под ног с протяжным криком выпорхнула птица. После ливня все вокруг сверкало, распрямлялось, словно вырастая на глазах. С листвы деревьев, что остались за спиной, с хрустящим звоном падали на землю капли. Тучи уходили. Солнце из полуденных высот сияло мощно, ровно и пекло нещадно. Мир вокруг, умытый и как будто иззолоченный открывшимся светилом, пел, гудел, жужжал на мириады голосов. Вот благодать-то! А еще какой-то час назад Бэр Лактион сидел, спиной прижавшись к мшистому стволу, до нитки мокрый, злой, усталый, и молил богов, чтоб этот окаянный ливень прекратился наконец, чтоб мрак ушел, чтоб сырость, от которой беспрестанно бил жестокий кашель, сгинула к чертям, навек, и можно было продолжать свой путь. Недолго уж идти: до звездолета, если по прямой, — часа четыре, самое большое.

«Ты дурак, Бэр Лактион, — сказал он сам себе тогда. — С твоим-то опытом, в твои-то годы… Ведь и так понятно, видно за версту: жизнь на планете есть, отличнейшая жизнь, а разума вот — нет. И не было. И, как знать, может, и не будет… Нет следов. Пятнадцать экспедиций до тебя планету прочесали вдоль и поперек. Все ясно. Так чего же ты поперся в эти дебри, заблудился под конец, чуть не пропал?! Зачем? Ей-богу, как мальчишка… Ты же ас, экстрапилот, Бэр Лактион! Неужто старость незаметно подкатила? Нет уж, знаешь, рановато». Так, рассуждая сам с собой, он вышел на опушку, огляделся и… внезапно замер. Чуть поодаль, на открытом месте, возвышалось исполинского размера дерево, немного походившее не то на корабельную сосну, не то на древнюю секвойю. Мощный и шершавый, тронутый лишайниками ствол кончался наверху ветвями с листьями, как длинные кинжалы, — на ветру они тихонечко звенели, и протяжный этот звук тревожил, непонятно почему. Таких деревьев на планете он встречал немало. Впрочем, не размеры дерева заставили Бэр Лактиона замереть в благоговейном изумленье, нет! Он заприметил нечто, отчего на миг себя почувствовал нехорошо.