Истинно: Валгалла открылась нам. Вдали высился Золотой Чертог, сияя узорами, вьющимися вдоль стен: медведи и волки, кракены и вороны сплелись в вечной схватке, и окна чертога сияли, залитые твердой водой. Ларцу из южных земель подобен был Дом Асов; рядом тусклым казался горд, ансов обитель, хотя в стране смертных не всякий ярл имел дома, равные красотой и размером. Сказал Хальфдан Голая Грудь, что греб один парой весел, не прося подмоги: «Поистине, дом ярла — хижина перед жилищами ансов; не ярлы ли прислуживают богам?» И ответил Бьярни Хоконсон: «Половинна правда твоя. Голая Грудь; подобны ярлам прислужники богов, но не ярлы. Героев же место в чертоге; подле асов кормятся, там же и спят. Всякому известно!». И промолчал Хальфдан, потому что истину сказал сын Хокона.
И еще увидел я: страж-башня царит над гордом, но необычен ее облик; сияет она под солнцем, как гладкое железо, сложена же из тонких бревен. Под силу ли людям такое? Нет, лишь бессмертным доступно. И стояли боги на берегу толпою, глядя на нас, и был их вид, как вид смертных, лишь одежды отличались. От берега же к драккару плыла ладья и песню пела на ходу, подобную грохоту камней в миг обвала; шла ладья без паруса и весел, дыша дымом, и прыгали руки солнца по бортам, отскакивая в глаза. Да! — стальная ладья плыла к нам, и невиданным дивом было такое для людей фиордов; даже саги не поминают подобное, а кто, как не скальды, знают о необычном все, если случалось оно в круге земном? Хальфдан сказал: «Всегда жалел, что страха не знаю; быть может, ныне устрашусь?». И ответил Бьярни Хоконсон: «Не проси страха, берсерк; кто знает — на добро или зло послана Могучими стальная ладья?» И молчали викинги, подняв весла, пока не приблизилась ладья к нам.
Мунир, вестник асов, стоял на палубе, приняв облик смертного; клюв сбросив и черные перья, накинул на плечи куртку багряно-черную, свежей кожей пахнущую. Еще раз скажу: доступно ли смертным, хоть и умельцу из умельцев, подобное? Ведь окрась кожу, пахнуть свежатиной не станет; запах сохрани, багряной не будет. Всем известно! И сияло обильно золото на вестнике Одина, как и сказано в сагах: диск солнечный на груди и жезл враноглавый в руке; на второй ладони заметил я следы крови и не говорили о таком скальды. Сверкающим шлемом покрыл голову ас Мунир, рога же шлема сверкали; где такие быки водятся? Только в лесах небесного круга!
Сказал вестник: «Кто ты, ярл? Назовись!» Ответил я: «Хохи имя мое, Хохи, сын Сигурда, прозвища же своего назвать не желаю; и не ярл я, но сын ярла, названный викингами вождем в этом походе. Со мною же побратимы мои; их имена просты и не нужны приславшим тебя. Скажи лишь, что плывут со мною Хальфдан свей Голая Грудь и Бьярни, семя Хокона скальда Седого, младший сын его и последний живой из семерых. Что до драккара, то имя ему «Ворон».
Сказал вестник: «Зачем в Валгаллу пришел, Хохи-хевдинг? note 1 3Отчего не повернул? Говори!» Ответил я: «Живым в обитель асов кто рад уйти? Нет таких. Но и назад повернуть не мог: братьев ищу, Эльдъяура и Локи. Глум Трусливый Пловец сказал: вами взяты. Верните братьев, бессмертные. Без них не уйду!». Смехом ясным, как сталь ножа, рассмеялся Мунир: «Здесь братья твои, здесь; желанными гостями вошли в чертог, ныне же пошли в поход по воле Одина. Хочешь увидеть, дождись; столы ждут!» И сказал Хальфдан: «Хочу отведать пищи богов!» Прочие же согласились: «Хотим!».
Укрепив весла, покинули мы драккар; на твердую землю сошли и не отличалась она от нашей земли: тверда и покрыта травой. В чертоги вошли, где стояли столы, томясь от обилия яств, как и сказано в сагах. И сели мы к столам по слову Мунира, не робея более, ибо голодны были и не терпелось отведать, что за еда на столах Валгаллы. Блюдо к блюду стояли там, покрывая доски, и на всякой гортани вкус пища манила взгляд скитальца морей: привычное, дымилось мясо, мягкое кабанье и жесткое медвежье; рыба желтая, сухая и с каплями жира алая, и мелкая зернь, цветом подобная смоле и рябине. Все это знакомо; чему дивиться? Иное изумляло: белый песок, тающий меж губ, как снег, но снег сладкий; сладкие же камни многих цветов; не для мужей такая еда, но, правду сказать, подобной сладости не ведают смертные. Ели викинги, блюд же не убывало: сновали меж столами прислужники, заменяя опустевшие; иные из ансов стояли вдоль стен недвижно: черны были одеяния их и жезлы из темной стали висели на шейных ремнях, прильнув к каждой груди.
И пили викинги от щедрот асов, напитков же не перечислить; назову немногие: пиво светлое, подобное нашему, лилось ручьями, но редкие из нас подставляли кубки; и темное было, сходное с напитком олль, гордостью островных саксов; и ромейских ягод кислый сок, что мудреет с годами; и с каплями воска мед, привозимый на торжище русами. Мало испили мы всего, о чем сказано, ибо по нраву побратимам пришлось иное, невиданное: вода на вид, на вкус же огонь. Хлебнувший неосторожно, терял дыхание и не скоро мог вдохнуть всей грудью; глотнувший с умом, весельем сердце наполнял, и огонь воды стекал в жилы, очищая разум, но связывая без ремней руки и ноги.
И молчал Мунир, ласково глядя, но голосом его вещали круглые рты, что, щитам подобно, висели вдоль стен: «Ешьте и пейте, воины Одина, ведь радостно будет асам увидеть вас, живых, за своим столом, ведь почетно для ансов прислуживать вам!» Взглянув на сомкнутые уста Мунира, удивился я: «Как говоришь?» И ответил мудрый вестник: «Не говорю; то дух мой вещает!». Когда же уставал говорить Муниров дух, медь гремела из ртов и плакали струны, словно многие скальды сидели на языках стен; но не было, видел я, скальдов. И спросил я: «Но где же асы, Мунир? Где Один Отец Богов, и мудрый Хорд, и Норн, дева судьбы, и хранитель весны Бальдур? Где их давние гости: Сигурд, родитель мой, и Агни-ярл Убийца Саксов, отец отца, и иные предки, мои и чужие; не здесь ли их место?» И еще добавил я: «Где же братья мои, Эльдъяур и Локи? Не ты сказал разве, что здесь?» Но смеялся в ответ солнечным смехом вестник Валгаллы: «Что толку печалиться, когда время ликовать? Что толку грустить, когда время радоваться? Ешь, Хохи-хевдинг, и пей; ныне — ты гость, завтра же беседовать станем!»
Когда же переполнились утробы побратимов, сменили рты стен медь на свирели, хлопнул в ладоши Мунир — и вбежали в чертог девы-валькирии; лишь волосы, медвяные, лишь косы соломенные прикрывали их красоту, рассыпаясь по плечам, и полные груди манили голодный взгляд; пахло же от розовых тел так, как не пахнет и от цветов в лугах круга земель. Смело к викингам на колени садились божественные, с великим уменьем шелковыми бедрами шевеля; плечи руками обвивали, смеясь. Помню Хальфдана: рыча, опрокинул берсерк валькирию на подстилку из шкур и владел ею, воя в восторге, подобно волку; она же смеялась громко и стонала, змеей оплетая могучее тело, содрогаясь в страсти. Хватали викинги дев и любили здесь же, у столов; каждому досталась валькирия, усталых же сменяли новые искусницы и оттого не было причин для ссор. Там, на скамьях Валгаллы, изведал и я страсть неземных дев; скуп мой язык, но скажу: как плевок в лицо после их ласк любовь жен в фиордах; ведь душиста кожа валькирий, сладки губы и бесстыдны руки, лоно же сладостнее последнего удара. Среди крика и смеха уснул я, наутро же чисты были столы и вновь полны блюда, но исчезли, словно не были, напитки; лишь немного светлого пива стояло в кувшинах из твердой воды.
Вошел Мунир и встал на пороге, говоря: «Вот для чего впустили вас в чертог свой бессмертные асы! Оборвала нить пряжи своей Норн-Судьба и, полны коварства, двинулись войною на Фиорд Валгаллы силы тьмы: лесные боги русое и распятый, коему поклоняются саксы; с ними и духи Валланда. Близится Рагнаради note 1 4, дети фиорда! Земной круг защищая, бьются асы, но вот — изнемогли. Крепка ведь сила чужих. В помощь себе призвал Один героев и пошли они, все, кто пировал здесь: там ныне и отец твой, Сигурд-ярл, и дед Агни, и прочие, коих долго перечислять. Но и герои слабеют, ибо в злобе своей смертных колдунов призвали злые; колдуну же не страшен небесный меч. Лишь смертный викинг сразит колдуна. И бьются там, за багряной тучей смертные братья твои, Хохи, со смертными властелинами чар. Что скажете, коли и вас призовет Один?»
Умолк Мунир, и погасли свечи, словно ветром пахнуло на них; на миг мрачно стало в чертоге, затем вновь вспыхнуло: две звезды зажглись наверху, у балок; одна синяя, другая алая и мигали они, уступая дорогу одна другой.