Нужно сказать, что гастролировали друзья вдвоем. И в училище их вместе привел Павел Андреевич.
Встретил он их в поезде Одесса — Кишинев, когда ехал в республиканское управление трудовых резервов. На маленьком полустанке в вагон вошли двое подростков. Один, чуть ниже ростом, с носом-картошкой на широкоскулой физиономии, нес в руках гармонь-трехрядку, такую же грязную, как лицо ее владельца, и столько же ветхую, как костюм хозяина. Это был Мишка Потапенко, старательно скрывающий теперь свою былую «артистическую карьеру». Его напарником был маленький, розовощекий мальчишка лет четырнадцати.
Тогда, в вагоне, Спирочкин запел дребезжащим, чуть хрипловатым, но все же довольно сильным голосом старинную матросскую песню «Раскинулось море широко».
Мишка растягивал гармонь, и мелодия, вырываясь через окна вагона, далеко разносилась над молдавскими полями.
Пассажиры откладывали карты, домино, прислушивались и жалели незадачливых беспризорных гастролеров.
старательно выводил Аркашка под трогательные аккорды своего напарника.
— А все война, — вздыхали женщины. — Были бы живы родители…
— Сколько еще таких гастролеров, — покачал головой усатый мужчина в полувоенном костюме. — Пора бы уже хлопцев к делу.
Закончив песню, Спирочкин жалобно запричитал:
— Уважаемые па-па-ши и ма-маши, сестренки и братишки, поможем, чем можем, бедным сиротам — остаткам проклятой войны.
В его рваную шапку летели монеты и даже бумажные рубли.
— Идите-ка сюда, орлы! — позвал Павел Андреевич. — Садитесь.
Какая-то пышная дама брезгливо отодвинулась.
— Сколько тебе лет? — обратился Кукин к Потапенко.
— Пятнадцать рокив, а шо?
— Просто так. Играешь ты хорошо. А другу твоему сколько?
— Не знаю.
— Кажись, четырнадцать, — ответил Спирочкин.
— А все-таки жаль, ребята, что вы не учитесь.
Долгое молчание. «Артисты» уже давно привыкли к этим упрекам. Наконец Потапенко уронил привычную фразу:
— Вчиться? Хиба и так не можно жити, чи шо?
— А если попробовать? Как вы думаете?
Потапенко молчал, беззлобно поглядывая то на партнера, то на Павла Андреевича.
— Ну вот, кем бы вы хотели быть?
Опять молчание. В сущности, «гастролеры» еще ни разу не задумывались над этим вопросом. Кем быть? А кто ж его знает?
— Токарями хотели бы?
В ответ оба сосредоточенно посапывали и, опасаясь подвоха, нетерпеливо поглядывали на выход.
— Да не бойтесь, я вас не в опергруппу собираюсь заманить, а в ремесленное училище.
Ремесленное училище? О ремесленных они что-то слыхали. Там вроде учат чему-то, да и кормят вроде. Пожалуй, попробовать можно. Не понравится, так и сбежать не долго.
— Если правда в ремесленное, это можно попробовать, — согласился за двоих Спирочкин.
Мишка удивленно повернулся к другу, но возражать не стал.
Павел Андреевич понял, что времени терять нельзя. Он протянул Потапенко червонец.
— Это вам на билеты. Я поеду в Кишинев, а вы пересаживайтесь в Бендерах на обратный поезд и езжайте в Тирасполь. Там найдете училище. Скажете, что Павел Андреевич послал.
Мишка отвел его руку с деньгами. Спирочкин удивленно посмотрел на друга: «Чудак, от денег отказывается».
— У нас гроши е. Та нам и не треба билеты: мы ж с постоянными, — не обращая внимания на укор друга, проговорил Потапенко. Он привычным жестом сунул гармонь под руку и стал протискиваться к выходу. За ним, оглядываясь на Кукина, поспешил Спирочкин.
Так друзья стали ремесленниками. Потапенко, стыдясь своего «артистического» прошлого, сразу же оставил гармонь у Деда Мазая под честное слово, что тот никому не расскажет о ней.
А Спирочкину было все равно. Его никогда не мучило ни прошлое, ни настоящее, ни будущее. Сейчас «артист» стоял, зажав нос пальцами, и с тоской поглядывал в окно.
Другие тоже морщились, но терпели и с молчаливым ожесточением вонзали кирки в слежавшийся мусор.
— А где Медведь? — вдруг спохватился кто-то. — Ведь только что тут был. Вот хитрюга.
Действительно, Мишки Потапенко среди работающих не оказалось. Игорь послал Сашку на поиски. Разыскивать Потапенко долго не пришлось. Сашка заглянул за штабеля досок. Там Мишка уже пристраивался поудобнее.
Сашка пнул ногой Мишкин ботинок.