На помощь Качанову пришел Степан Петрович.
— Не горюй, Сашок, — весело крикнул он. — Мы им покажем.
«Покажем в три руки», — подумал Сашка. Ему даже жаль стало Кольцова. Что он может сделать своей культяпкой?
А Степан Петрович быстро снял с себя фланелевую флотскую рубаху, закатил рукава тельняшки. Искалеченная рука сейчас особенно бросалась в глаза.
Кольцов ловко подхватил носилки, подмигнул Сашке и тихо шепнул, подходя:
— Держись, Сашок!
Теперь уже Сашка еле успевал за комсоргом. Он крепился изо всех сил, но показать слабость свою никак не хотел.
Когда прозвучала команда «отбой» и были подведены итоги, оказалось, что Сашка с Кольцовым перенесли больше всех.
Потапенко молча выслушал итоги, буркнул что-то невнятное и ушел умываться. А Спирочкин не хотел мириться с поражением.
— Это не по правилам! — кричал он. — Мы с Мишкой самые первые. Качан хитрый. Он со Степаном Петровичем. Так и каждый победит.
А Сашка молча наблюдал, как одевается Степан Петрович, и думал: «Интересно, что еще он может делать этой рукой — все, наверное».
ЗАЧЕМ ЕМУ БЕРЕГ ТУРЕЦКИЙ?
К вечеру следующего дня двор кирпичного завода был очищен. А еще через день ребята, образовав живой конвейер, сгружали с машин красную черепицу.
К Владимиру Ивановичу подошел Сырбу.
— А кто будет крышу черепицей крыть?
— Наймем мастеров.
— Зачем зря деньги платить? Я сам покрою, — предложил Сырбу. — Мой отец в колхозе первый мастер. Я это дело знаю.
— Не справишься, Прокофий. Работа сложная.
— Э, мэй, дай двух ребят, лучше мастера сделаем, — уговаривал тот. — Истинный бог, брака не дам.
— Нет, нет. Строим не до первого дождя. На года строим. Нужен настоящий мастер.
Мишка Потапенко слышал этот разговор. Побежал к своему другу Спирочкину советоваться.
— Додон правду каже. Жалко гроши тратить. Мабуть, гармошку нашу загнать, га?
Аркашка запротестовал:
— Ты спятил, Медведь. На крышу деньги отпущены. В банке их сколько угодно.
Нахмурился Мишка.
— Все равно ж лежит на складе. Хиба играть буду? С полтыщи дали б. Мабуть, хватит на мастера.
— Медведь ты и есть, — усмехнулся Аркашка. — Можешь тащить гармошку на барахолку. Хоть станок покупай на те деньги. Только долю мою отдай.
А Прокофий тем временем наседал на Владимира Ивановича.
— Пустяковая работа. Не доверяешь мне, ладно. Посылай в Ташлык. Сорок километров, недалеко. Отца приведу. Посылай. Отец — мастер.
Владимир Иванович послал. Договорился с директором — и Сырбу уехал в родной колхоз.
Вернулся он через день вместе с отцом. Захар Матвеевич Сырбу, высокий и сухой, как вобла, старик, страшно смущался и после каждой фразы робко посматривал на сына, будто спрашивал: «Правильно ли я говорю?»
Одет Захар Матвеевич был как-то странно. На ногах остроносые постолы, туго стянутые бечевками, узкие, отдувающиеся на коленях штаны из домотканого полотна, солдатский бушлат. На бушлате высоко, почти у самого ворота, привинчен значок «Отличный пулеметчик». На голове лихо заломленная черная баранья папаха-качула.
Коротко переговорив с директором, Захар Матвеевич в тот же день пришел в мастерские. Кряхтя и охая, залез на чердак, долго осматривал и ощупывал стропила. Потом крикнул сверху:
— Давай, мастер, напарника Прокофию. Остальные подавай черепицу, да не задерживай.
Вскоре на крыше зазвучали веселые голоса. Это Сашка, приноравливаясь к Сырбу, пел во все горло:
Прокофий чувствовал себя мастером. Он то и дело поучал Сашку. Доверял ему пока только подносить черепицу. Сам же с серьезным и до смешного деловым лицом укладывал звенящие плитки.
— Тихо, Качан, не скачи, бешеный. Черепичка нежная, как сахар.
— Сам ты сахар.
— Смеешься? Учись лучше. Ну зачем положил? Не умеешь. Носи пока. Что построил? Ай-ай-ай, на курьих пятках, на собачьих лапках. Дождь ударит — упадет.
Часа через два Захар Матвеевич объявил перерыв.
— Работа отдых любит, — говорил он, доставая кисет. — Что смеешься?
Сашка, верно, смеялся. Работа труд любит — это он знал, а отдых лодыри любят.
Захар Матвеевич склеивал языком огромную «козью ножку».
— Сколько работаешь, — сказал он, — столько отдыхай. Сердце тоже: стук — отдохнет, стук — отдохнет. Иначе крышка здоровью. А без здоровья какая работа?
— Вы, батя, тише об этом говорите, — улыбаясь заговорил Прокофий. — Мишка услышит, совсем работать перестанет.