Ребята знали, что играть в карты запрещено, и при малейшем шуме за дверью стоящий на страже высокий и худой Колька Сомов мяукал по-кошачьи. По этому сигналу карты мгновенно прятались.
— Мимо прошла… — извещал Колька. Игра возобновлялась с прежним азартом. Денег сейчас ни у кого не было, на банк ставили пайки хлеба, кисели, а то и целые порции обеда или ужина.
Сашка подошел и остановился поодаль. Он еще толком не отъелся и поэтому рисковать куском боялся.
— В банке две обеденные!
— Стучу! — объявил банкомет.
Сашка насторожился. Голос знакомый. «Неужели Борька?»
Обойдя сгрудившихся ребят, Сашка взглянул на банкомета.
— Цоба!
Борька обернулся, но, к удивлению Сашки, не проявил особой радости. Он лишь бросил коротко: «Здорово!» — и продолжал раздавать партнерам карты, невозмутимо приговаривая:
— Сам играю, стос[1] мечу, проиграю — не плачу.
— Эй, ты, рыжий! — ткнул он пальцем мальчишку с зелеными глазами. — За тобой уже четыре киселя. Не отдашь — сниму штаны и набью морду.
— Мя-яу! Мя-яу! — подал сигнал наблюдатель Сомов. Картежники мигом рассовали по карманам карты. В комнату вошла Манна Ванна.
— Давайте-ка, сынки, в клуб. Занимайте места. Разговор с вами будет. Живей, живей. Небось опять в очко резались, бесенята.
Борька шел по коридору, заложив руки в карманы, и лихо насвистывал какой-то марш. Поравнявшись с Качановым, спросил:
— Где же твоя мореходка, моряк?
— А где твой Измаил? — в свою очередь спросил Сашка.
— Фью-ють! — присвистнул Цоба. — Что мне там делать? То ж я пошутил, а ты и развесил уши.
— А чего же тельняшку напялил?
— Так просто, — коротко ответил Цоба и еще шире расстегнул ворот. Потом заложил руки в карманы и запел, приплясывая на ходу:
Начальник приемника — дядя Коля, высокий, со сверкающими белыми погонами на плечах, стоял на сцене и хлопал в ладоши, призывая к тишине довольно шумную аудиторию. За столом, покрытым зеленой скатертью, сидел носатый мужчина. Глаз его Сашка рассмотреть не мог из-за низко нависших бровей. Голова была опущена, отчего нос казался еще больше. А широкий лоб с залысинами и темными складками у переносицы придавал ему угрюмый и злой вид. Одет мужчина был в черный китель с черными же бархатными петлицами. На околыше фуражки, лежащей на столе, сверкали никелированные молоточки.
Зал шумел. Тогда поднялся носатый мужчина. Все почему-то сразу притихли и уставились на него. И совсем он оказался нестрашным. Глаза обыкновенные, даже добрые. Он молчал и улыбался. И нос стал уже не такой огромный.
— Здравствуйте, герои, — очень тихо начал он.
Ребята промолчали. Но то, что он назвал их героями, всем понравилось.
— Вы знаете, что такое РУМ?
Для многих это слово не было новым. За время своих путешествий ребята побывали и в приемниках, и в колониях, и в ремесленных училищах.
С задних рядов донесся голос Сомова:
— Знаем! Не маленькие! Ремесленное училище металлистов, а короче — Румия, — и пропел:
— Так вот, я директор этой Румии. Зовут меня Павлом Андреевичем. Фамилия Кукин.
— Ку-ку! Ку-ку! — раздалось в разных местах зала.
— Ну, а вы, как вас пока называют, туристы, — продолжал директор, не обращая внимания на выкрики, — чего таить, собрали вас сюда с базаров, вокзалов, а кое-кого из колонии. Ну да кто старое помянет, тому глаз вон. Что было, то прошло. Сейчас вы хорошо поели, нарядили вон вас, как настоящих военных. Давайте теперь решим, как жить дальше. Чем займемся. Можно, конечно, опять на базар… бродить в лохмотьях, голодать. Но можно и по-другому жить. У нас есть большой дом. Самый хороший в городе. Просторные, светлые комнаты. Там живут ребята — одногодки ваши. Они хотят стать рабочими. Видите эту блестящую штучку? — Павел Андреевич взял фуражку и указал на сверкающие молоточки. — Это наш значок, эмблема металлистов. Молот и ключ. Это то, чем делают все на свете. Интересные вещи научат вас делать в училище.
Павел Андреевич помолчал. Было видно, что аудиторию явно не трогали его слова. Одни перешептывались, изредка рассыпая по залу совсем неуместный смех, другие шарили глазами по стенам клуба, увешанным плакатами и лозунгами. Некоторые сидели тихо и рассеянно смотрели на петлицы Павла Андреевича, видимо, размышляли: «Если стащить эти штучки да себе на пилотку прицепить, здорово получится!»