Павел Андреевич вышел из-за стола и приблизился к краю сцены:
— Как обед-то сегодня был? — неожиданно спросил он белобрысого паренька, сидящего в первом ряду.
Паренек огляделся по сторонам и, убедившись, что директор обращается именно к нему, неловко приподнялся с места.
— Хороший обед?
Паренек молчал, как на допросе.
— Есть можно! — донеслось с задних рядов.
— А у нас в училище кормят гораздо лучше.
С десяток голов повернулось к сцене: «Чего это он про обед сказал?»
— И учат делу полезному, — продолжал Павел Андреевич. — Токарями, слесарями можете стать. Электриками. А после училища в техникум можно. На мастеров учиться.
— А на моряков? — крикнул со своего места Цоба.
Морщинки на лбу Павла Андреевича собрались в гармошку. Лицо покрылось паутинкой веселых складочек.
— Важно начать учиться, а потом сможешь стать кем хочешь.
С легкой руки Цобы, вопросы посыпались дружно. Директор еле успевал отвечать. И все же чувствовал Кукин, что его слова не дошли до многих мальчишечьих сердец. Поэтому вечером, незадолго до отбоя, Павел Андреевич пришел к ребятам в спальню. Его окружили плотным кольцом. Ребятам было лестно, что сам директор, такой большой начальник, пришел к ним. Кто-то из смельчаков попросил у директора примерить фуражку с заманчивой эмблемой. Ребята с интересом разглядывали бархатный околыш, блестящий козырек и молоточки.
— Эх, фуражка! — восхищался Колька. — А всем в Румии такие дают?
— Ишь чего захотел, — урезонил его Цоба. — Это только директорам такие дают, понял?
— Почему только директорам? — усмехнулся Павел Андреевич. — У нас всем выдают такие фуражки.
— Бархатные? — сомневался Цоба.
— Ну, пока не бархатные, а станете директорами — и бархатные будете носить.
— Фью-у… директорами… — рассмеялись ребята. В их головах сейчас само слово «директор» приобрело смысл чего-то недосягаемого. Казалось, что Павел Андреевич всю жизнь только и был директором.
— Смешно? А видите, я же директор.
— Так то вы.
— Что ж я? Вам сейчас легче стать директорами. Ишь, вот уговариваю вас учиться. А меня не уговаривали. Был я простым деревенским мальчишкой. Здесь недалеко от Тирасполя жил, в Кицканах.
Цоба заерзал на месте: ведь он тоже из Бессарабии…
А Павел Андреевич уже рассказывал о себе:
— Из окон училища видать наше село. Летом оно утопает в садах. Только монастырская колокольня торчит, как пугало на огороде. Красивый монастырь. Внутри весь в золоте да иконах. Мать говорила, что бог там живет. Видел я часто высокого толстого дядьку в черной рясе и с бородой, как на иконе, с большим серебряным крестом на толстом брюхе. Думал, это и есть бог. Потом узнал: не бог вовсе это, а Мунтяну, архимандрит.
Через год осиротел я. Взяли меня к себе добрые люди. Только недолго пришлось пожить у них. Был у архимандрита сын Михай, неженка такая, кошек боялся, а с нами, батраками, задирался. Но от меня он раз получил… — Павел Андреевич умолк на минуту. Достал папиросу, размял ее в пальцах, но тут же спрятал обратно.
Ребята уселись поудобнее.
— Случилось так, — продолжал свой рассказ Павел Андреевич, — ловили мы рыбу на Днестре. Ну, там с десяток бычков поймали. Понравились бычки Михаю. Выдернул он кукан с рыбой. Не вытерпел я, подскочил к нему и саданул кулаком по роже. Бросился Михай на меня. Да где ему! Очутился тут же в воде. Барахтается, кричит: «Волеу! Волеу!» Караул, значит. Вижу: тонет. Пусть, думаю, тонет, собачий сын. И ушел бы малый Мунтяну раков кормить. Но дружки мои спасать бросились. Вытащили, откачивают, а я понял, что живьем съест теперь меня архимандрит. Да и нечего мне было делать в Кицканах. Переплыл Днестр. Тогда еще моста здесь не было. И пошел по России счастья искать. На нас в то время внимания мало обращали. Сами, как могли, пробивали себе дорогу. Зубами да горбом. А вы… Ох, а время-то! — Павел Андреевич взглянул на часы, торопливо встал.
— Еще расскажите! Еще что-нибудь! — просили ребята.
— Спать, спать пора. И так попадет нам от начальника. Распорядок нарушаем.
Ребята засмеялись. С этим человеком не страшно им отвечать перед кем угодно, даже перед дядей Колей.
После ухода директора в комнате еще долго стоял шум. О ремесленном училище Павел Андреевич будто и не говорил, а в спальне сейчас только и спорили о Румии.
— Тоже мне агитатор нашелся, — говорил Цоба. — На токаришек да на слесаришек записывать пришел. Не на таковских напал.