— Да-а… — Цоба нарочито лихо тряхнул стриженой головой. — У меня не прорезало. Понял? Какие-то междуимения спрашивать вздумали. Да пропади все эти между…
— Местоимения?
— Вроде этого. А я знаю, чи их едят, чи на них глядят?! Погорел, словом, — ухарски сплюнул он.
— Подожди ты, не кисни. Может, еще…
— А че мне киснуть? Сегодня же на поезд — и куда-нибудь в Среднюю Азию.
— Дудки! — запротестовал Сашка. — Айда к директору, упросим.
— Сам не маленький, управлюсь. А нет так нет.
Цоба ушел злой, а Сашка прошел в садик, устроился на лавочке так, чтобы через открытое окно коридора видеть директорскую дверь.
На противоположном конце скамейки сидел тот самый белобрысый гвардеец с медалью. На руке у него блестели часы. Настоящие, с секундной стрелкой, они заманчиво сверкали, а солнечный зайчик от них метался по лицу гвардейца, по гимнастерке защитного цвета, попадал на медаль, и тогда она вспыхивала желтоватым блеском. Эх, да все на нем блестело: и хромовые сапоги, начищенные до глянца, и пряжка со звездой.
Сашка искоса поглядывал на мальчишку: не посмотрит ли. Но тот был занят своим делом и не замечал Сашку. А Качанову так хотелось заговорить… Благо Бориса нет поблизости. Цоба не одобрил бы это Сашкино желание.
Наконец, для чего-то энергично вздохнув, Сашка спросил:
— Сколько времени? Настоящие?
Гвардеец улыбнулся Сашкиной наивности, бегло взглянул на циферблат:
— Тридцать семь минут второго. — И замолчал.
«О чем же еще спросить?»
— Собственные, твои?
— Часы?
— Ага.
— Мои. Подарок командира полка.
— Дай посмотреть. Я осторожно.
— Гляди, не жалко.
Сашка бережно взял часы и с интересом стал разглядывать причудливо разрисованный циферблат. Ему удалось прочесть несколько мелких букв. Остальные были нерусские.
— Анкер. Швейцарские. На шестнадцати рубинах, — будто между прочим объяснил гвардеец, окончательно доказав Сашкину ничтожность в этом вопросе.
— Да, здорово! — так же осторожно возвращая часы, проговорил Сашка. — А ты из настоящей винтовки стрелял? — поспешил перевести он разговор на другую тему.
— Стрелял. Но больше из автомата и пистолета.
— А тебе кто — командир полка давал стрелять?
— Личное было. Видел ты солдата без оружия?
— Не-е, — промычал Сашка и робко спросил: — Тебя как зовут?
— Игорь Брятов, — ответил гвардеец.
— А к чему ты в Румию пошел?
— А куда же еще? — удивился Брятов.
— Неужто напильником охота скрипеть? Мог бы и в Суворовское.
— Зачем в Суворовское? Там на станках не работают. А я к станку хочу. И отец мой токарь был. Здесь, на механическом. Я приходил к нему. Интересно. Станок большой у него. Гудит, и весь цех гудит, точно пчелы в улье. Каждый на своем месте что надо делает. Кто винтик, кто втулку, кто валик. А потом все собрали и — гоп! — машина готова. Жаль, у нас нет станков. Я знаю суппорт, фрикцион. Или вот еще…
Но Сашка уже соскочил со скамьи. Он увидел Борьку. Тот вышел из директорского кабинета и, пренебрегая дверью, сиганул в окно прямо на клумбу с полузасохшими цветами. Встал, огляделся, увидел Сашку и, подлетев к нему, начал тузить под бока, приговаривая:
— Поря-дочек! Порядок! Уломал!
— Да подожди ты! — взмолился Сашка, еле увертываясь от дружеских тумаков. — Толком расскажи.
В ответ Цоба сладко зажмурился:
— Примут, понял? Не так страшен черт, как его малюют! — и потащил Сашку за рукав. — Пойдем поглазеем, как пацаны по русскому дрова ломают.
У приоткрытой двери класса толпились ожидающие экзамена. Дынеобразная голова Спирочкина то исчезала в приоткрытой двери, то снова появлялась. Он постоянно о чем-то докладывал ребятам.
Цоба расчистил дорогу к двери себе и Сашке, и они стали смотреть, как «ломают дрова».
В классе у доски, насупившись, стоял молдаванин из Ташлыка Прокофий Сырбу. Какой вопрос задала ему учительница, Сашка не слышал, но, видно, что-то непосильное для парня. Почесывая большущей ладонью стриженую, иссиня-черную голову, Прокофий молчал. Весь какой-то нескладный, он будто врос в пол: ступни в стороны, колени вместе.
— В ошень болшом… — подыскивал он нужные слова.
— Ну, сейчас отколет, — хихикнул Спирочкин.
Сырбу услышал, покраснел и еще тише продолжал:
— В ошень громадном домишке…
Спирочкин прыснул и, прикрывая рот ладонью, зашептал:
— Ему пример с уменьшительным суффиксом велели придумать.
Прокофий опять потер голову ладонью и, чтобы не молчать, прилепил к начатой фразе неожиданный конец: