— Итак, — проговорил я, — и вот мы здесь.
— И наконец-то одни, — улыбнувшись, отозвалась она.
Мы еще долго сидели и пили кофе с какой-то бесстыдно-приторной стряпней под названием „Кокосовый шоколад“; в начале одиннадцатого я оплатил счет, и препроводил Дейл туда, где была припаркована моя „Гиа“. Дождь перестал, но небо было по-прежнему затянуто низкими тучами, и вообще заметно похолодало. Здесь, в Калусе, когда бы вы ни упомянули о том, какой холод стоит на улице, или о том, что снова льет дождь, или что опять все пронизано удушающим зноем, короче говоря, стоит только упомянуть о том, что временами здесь выдается совершенно дрянная погода, местные жители (включая переселенцев, перебравшихся сюда с Севера) обязательно скажут вам на это: „О да, но ведь вы только подумайте о том, что в других местах дела с погодой обстоят еще хуже.“ Понятие „другие места“, очевидно, включает в себя наравне со всем прочим также и такие идиллические местечки как Барбадос или Виргинские Острова, или Антигуа, или Акапулько. А уж то, для чего перелетные птицы вообще утруждают себя дальней дорогой и слетаются в Калусу, всегда было для меня чем-то абсолютно недоступным пониманию. Ведь когда в краях с теплым климатом начинается похолодание (и пожалуйста, постарайтесь запомнить на будущее, что Калуса находится на самом севере субтропиков), то может показаться, что здесь у нас даже холоднее, чем это бывает при температуре минус четыре градуса по Фаренгейту в Утике, штат Нью-Йорк. И в ту минуту мне действительно было до такой степени холодно.
Дейл взяла меня под руку и придвинулась еще ближе. Мы уверенно шли по автостоянке, опустив головы под порывами холодного ветра. Оказавшись в машине, я включил обогреватель — кстати, впервые за все время с февраля прошлого года. Заодно я включил и радио, и покрутив ручку настройки, я наконец поймал сигнал нужную станцию. Именно ее я и искал: в эфире была программа из Манакавы под названием „Музыка для Нас“.
По крайней мере одному из нас было абсолютно не до музыки.
У двери своего дома Дейл поблагодарила меня за прекрасный вечер и протянула мне на прощание руку. Я сказал, что скоро я ей снова позвоню, если, конечно, это будет удобно (Да, пожалуйста, Мэттью, позвони мне»), и затем, противостоя беснующему ветру, я пошел к машине. В то время, как я переезжал через мост, направляясь на материк, салон моей машины наполнили звуки «Звездной пыли» Арти Шоу.
Но для меня это было очень слабым утешением.
Глава 5
Уже утром в среду стало ясно, что день обещает быть серым, унылым и холодным. Столбик уличного термометра на окне моей кухни застыл на отметке тридцати одного градуса, значит, на улице мороз — по шкале Цельсия это примерно 0.5 градуса ниже нуля. В прогнозе Национальной метеорологической службе из Раскина, штат Флорида, сообщалось о порывах юго-западного ветра — до 14 метров в секунду, волнение на море до 20 футов, осадки маловероятны. По прогнозам синоптиков температура в районе Трисити (сюда входили три города — Тампа, Сарасота и Калуса) могла подняться немногим выше сорока — сорока пяти градусов. И вместе с тем, это был еще и очень неподходящий день для похорон.
В Калусе насчитывается около семидесяти храмов различных концессий и вероисповеданий, огромный спектр представителей разных религиозных течений варьируется от приверженцев католической веры до баптистов, иудеев (ортодоксов и реформистов), лютеран и последователей пресвитеранской церкви, адвентистов седьмого дня, а также включая в это число две секты протестантов-меннонитов, чьих приверженцев можно было распознать по неизменным черным одеждам, а также потому, что все мужчины, состоящие в этих сектах всегда носили бороду, а на женщинах были незатейливые платья и белые чепчики. Заупокойная служба по Виктории Миллер состоялась в баптистской часовне на Бей-Ридж Роуд и Вильямсдейл Авеню. В тот день на поминальную службу и церемонию прощания собралось примерно человек тридцать, среди которых были также репортеры городских утренних и вечерних газет, а также присутствовал один журналист из регионального отделения «Тайм», что находится в Майами. Возможно тот факт, что репортер из «Тайм» появился здесь без фотографа, который сопровождал бы его, был лишним подтверждением того, что слава, увы, непостоянна; точно таким же манером присутствовала там еще одна пара репортеров из местных отделений «Геральд-Трибюн» и «Джорнал».
Служба была непродолжительной. По ее завершении траурная процессия покинула приземистое белое здание часовни. Впереди несли гроб. Для стороннего наблюдателя эта толпа могла показаться на редкость разношерстной. Когда в этом районе Флориды начинает вдруг резко холодать, то при этом каждый раз оказывается, что к внезапному приходу холодов никто из жителей заранее не готовился, хотя за последние несколько лет подобная ненастная погода стала для этих мест скорее правилом, нежели исключением. Обычно только одновременно с установлением холодной погоды, из пыльных чемоданов извлекаются на свет божий пересыпанные нафталином теплые пальто, но все же подавляющее большинство местных жителей продолжает одеваться довольно легко. И даже зимой они ходят в плащах, которые может быть и были хороши для ненастных дней июля, августа или сентября, но их тепла явно недостаточно для защиты от ненастья зачастую довольно суровых зимних месяцев. Участники траурной церемонии очень проворно расходились к своим машинам — воротники пальто и плащей подняты, руки засунуты глубоко в карманы, лица покраснели под порывами студеного ветра. А в небе над нашими головами неустанно неслись куда-то серые низкие тучи. У обочины стоял лишь один черный лимузин — для Энтони Кенига и еще одного человека, и это, по-моему, и был отец Викки — Двейн Миллер. И хотя несколько раньше Кениг и назвал его «выжившим из ума старым мудаком», мне показалось, что отец Викки был по крайней мере не старше пятидесяти пяти или пятидесяти шести лет — он явно выглядел моложе Кенига — этот высокий, плотного телосложения человек, он со всего маху опустил свое огромное тело на сидение дожидавшегося его лимузина. Траурный катафалк тронулся с места. А за ним и все остальные машины направились в сторону кладбища.
Когда у кладбищенских ворот я увидел еще и припаркованную полицейскую машину, то удивлению моему не было предела. При приближении кортежа, передняя правая дверь — на нее был нанесен золотистый герб города Калусы, а также значилась надпись «ПОЛИЦИЯ» (голубые буквы на белом фоне) — открылась, и из салона автомобиля появился детектив Моррис Блум. На нем было черное теплое пальто, серая фетровая шляпа, кашне темно-бордового цвета и черные же кожанные перчатки, словно он все еще готовился к диким холодам, какие случаются в округе Нассау, что находится на севере, в штате Нью-Йорк. Но только притормозив у чугунной кладбищенской ограды, я вдруг подумал о том, что Блум был здесь единственным изо всех присутствующих, кто был одет точно по погоде. Он увидел меня, как только я вышел из своей машины. Блум тут же оказался рядом.
— Я должен извиниться перед вами, — сказал он.
— За что?
— За говнюка из частного агентства.
— Но ведь вы уже извинились. По телефону.
— Я предпочитаю приносить извинения только лично, — сказал он и неожиданно улыбнулся. — Я был не прав. Приношу вам свои искренние извинения.
— Я их принимаю, — проговорил я и тоже улыбнулся ему в ответ.
— Теперь в моем офисе обосновались эти козлы из ФБР, — снова заговорил он, — уже вовсю мне приказывают, словно я это не я, а какой-нибудь мальчик на побегушках. И уж если есть на свете еще кто-нибудь, кого я ненавижу даже больше, чем «наркоманов», так уж это, несомненно, «федералы».
— Он не звонил еще?
— А с той стороны вообще ни звука. Все как-то бессмысленно, а разве нет? Сегодня уже среда, ребенка он забрал в ночь с воскресенья на понедельник, но до сих пор ни звука, ни звонка, ни слова о выкупе. Ведь резона в этом тогда вообще никакого не видно.
— А разве в поступках убийцы обязательно должен быть какой-то смысл..?
— Но ведь, в конце концов, он там все же присутствует, — угрюмо сказал Блум. — Убийцы в большинстве с воем знают, зачем они все это делают, мистер Хоуп. Когда в конце концов нам удается поймать кого-нибудь из этих чокнутых гребанных вонючих клопов… — тут он быстро огляделся по сторонам, видимо, испугавшись, что его не совсем пристойная тирада могла быть услышана кем-то посторонним, и тем более здесь, на таком тихом и священном месте, как кладбище. Но мы с ним шли несколько позади всех, следуя за ними по прямой, словно стрела, дорожке из гравия, проложенной между рядами возвышающихся надгробий и могильных плит. — Подобные безумцы начинают в таких случая нести бог знает какой берд, но в то же время, заметь, они точно знают, почему они решились на кровавое убийство. Они тут же готовы излить все свои обиды, подробно рассказать о том, что именно в жертве вызывало у них недовольство, и все это со множеством деталей, с отступлениями в прозе и в стихах. Так что, из-за чего бы тот парень — если это был он — ни убил бы ее, он в может обосновать все, все, что его не устраивало. Здесь уйма возможностей: его могли раздражать ее песни, может быть ему не понравилась ее прическа… и вообще, черт знает чего еще можно ожидать от этих ублюдских психов, — на этот раз он уже не стал озираться по сторонам. — Я хочу рассказать вам, что именно настораживает меня в данной ситуации, — снова заговорил Блум. — Она разводится с мужем, но он все равно приезжает сюда из Нового Орлеана, потому что ему хочется побывать на ее выступлении. И признаюсь, именно это и беспокоит меня в большей степени, чем все остальное. Когда он заявился ко мне позавчера во второй половине дня, то признался, что живет здесь уже с субботы. Значит, приехал-то он за день до убийства. Ох и не нравится мне все это.