— Я имею в виду, что я не могу сейчас полностью выплатить ему всю сумму.
— В таком случае, какую сумму вы сможете заплатить прямо сейчас?
— Сто.
— А оставшиеся восемьсот?
— Я смогу выплачивать ему по сотне каждый месяц.
— Это не слишком уж хорошо.
— Во всяком случае, это лучшее из того, что я могу сделать.
— Вам придется еще побольше постараться.
— Я не смогу настараться больше, чем на две сотни в месяц.
— Но вы же не сказали двести, вы сказали сто.
— Я имел в виду две сотни.
— Сто сейчас и потом по две сотни ежемесячно в течение четырех месяцев, так, надо полагать, следует понимать вас?
— Именно так.
— Хорошо, теперь мне необходимо встретиться с вами здесь, у меня в офисе, чтобы выправить кое-какие бумаги. И запомните, мистер Банистер, вы сами устанавливаете данные сроки…
— Да, это мне известно. — И хочу предупредить вас о том, что я не допущу дальнейших нарушений вами оговоренных условий.
— Благодарю за предупреждение.
— Я подготовлю бумаги. Когда вы можете зайти сюда, чтобы их подписать?
— Как-нибудь на следующей неделе.
— Давайте условимся, что вы зайдете ко мне завтра.
— Завтра я не могу.
— А когда вы можете?
— В четверг.
— Ладно, пусть это будет в четверг в девять часов утра.
— В час дня в четверг.
— Согласен, в час дня.
— Никогда еще меня так не одолевали, — сказал Банистре и повесил трубку.
Было уже почти десять, когда Синтия вновь позвонила мне, чтобы сообщить, что Фрэнк ожидает меня в своем кабинете. Некоторые говорят, что мы с Фрэнком похожи друг на друга. Но лично я никакой схожести между нами не вижу. У меня рост шесть футов и два дюйма, а вешу я сто девяносто фунтов. Фрэнку же не хватает до шести футов целых полдюйма, а весит он сто шестьдесят фунтов, да еще к тому же он очень тщательно следит за своим весом. Правда, у нас у обоих темные волосы и карие глаза, но вот овал лица у Фрэнка более круглый, чем у меня. Фрэнк утверждает, что во всем мире существует только два типа лиц: первый тип — поросенок и второй — лиса. Себя он классифицирует как относящегося к первому типу, а меня — ко второму. В этих определениях нет ничего, что могло бы задеть чье-либо самолюбие: данная классификация является сугубо описательной. Впервые Фрэнк рассказал мне об этой своей системе примерно год назад. И вот с тех пор я уже не могу взглянуть в чью-либо сторону без того, чтобы автоматически не причислить его либо к поросятам, либо к лисам.
Фрэнк лишь мельком взглянул в мою сторону и сказал:
— Ну что, блудливый котяра, все-таки приплелся?
Мне не верилось, что я выгляжу до такой степени ужасно. Конечно, правда то, что минувшей ночью спать мне практически не пришлось, но все же мне показалось, что после утреннего душа и бритья, я стал чувствовать себя несколько бодрее, и еще к тому же в то утро на мне был один из моих самых лучших костюмов, классический английский костюм, что был сшит специально на заказ в самом Нью-Йорке. Это было еще до развода. После него, я уже не мог позволить себе заказывать костюмы в салоне.
— Скоро здесь появятся Даунинги. И снова речь идет про эти их завещания, — заговорил Фрэнк. — Я даже не знаю, что еще им можно посоветовать. И вообще, мне бы очень не хотелось влезать в это дело.
— А в чем так сложность-то?
— Видишь ли, они собираются на целых полгода в кругосветное путешествие, в круиз, значит, и теперь перед отъездом им захотелось оформить завещания. Но вот только Салли не желает сделать деверя, брата мужа, значит, своим душеприказчиком…
— Имеешь в виду, если ее Говард умрет раньше, чем она?
— Вот именно. Она, скажем так, недолюбливает брата своего мужа. Только и всего. Ей кажется, что если сначала умрет Говард, а затем она, то ее беспутный деверь разбазарит все, что только можно.
— А у нее что, есть основания для подобной уверенности?
— Конечно, ведь он уже промотал свою часть того наследства, что досталось братьям Говардам после смерти их отца. Вот Салли и боится, что после того, как их с мужем не станет, их имущество удостоится той же участи.
— Ну и что из этого? А она кому хочет доверить все это?
— Своему брату.
— И в чем здесь загвоздка?
— А в том, что он ни чуть не лучше брата Говарда. Как мне удалось выяснить, он просто мелкий картежник из тех, что отправляются каждый уикэнд в Майами. Он может поставить на кон что угодно: хоть собаку, хоть целый дом.
— Да-а… сюда бы сейчас Царя Соломона, — заметил я.
— Через двадцать минут они будут здесь. И что я им скажу?
— А может она согласится с тем, чтобы в случае чего, кто-нибудь из нас стал бы исполнителем ее последней воли?
— Может быть.
— Или банк? Какой у них там банк?
— «Ферст-Юнион».
— Ведь там есть хороший попечительский совет, почему бы тебе не предложить им и этот вариант?
— Она зациклилась на своем брате.
— А Говард что думает по этому поводу?
— Он настаивает на кандидатуре своего брата.
— Ну раз так, то посоветуй им отменит к чертовой матери этот дурацкий вояж, — сказал я.
— Уж лучше я порекомендую им банк.
На столе затрещал селектор. Фрэнк нажал на кнопку:
— Слушаю.
— Здесь к мистеру Хоупу пришли из полиции, — доложила Синтия.
— У тебя что, встреча с полицейским? — поинтересовался Фрэнк.
— Нет, — ответил я.
Он дожидался меня в приемной, этот мускулистый молодой человек с волосами, цветом напоминающими песок. Он представился мне как сержант Халловей и очень вежливо спросил меня, не смогу ли я оказать ему любезность, последовав за ним.
— А зачем это? — поинтересовался в свою очередь я.
— Вы Мэттью Хоуп, не так ли? — переспросил он.
— Да, я Мэттью Хоуп, — подтвердил я.
— Мистер Хоуп, — снова обратился ко мне он, — сегодня утром женщина по имени Виктория Миллер была найдена мертвой в собственном доме. Первой ее обнаружила пришедшая для уборки домработница. Соседи, живущие через дорогу от дома убитой, рассказали нам, что в три часа ночи у дома покойной был припаркован автомобиль «Карманн-Гиа» коричневатого цвета с номерным знаком «Хоуп-1», зарегистрированным во Флориде. Дорожная инспекия утверждает, что эта машина принадлежит вам, мистер Хоуп. В то же время, кажется присматривавшая за ребенком, девушка по имени Шарлен Витлоу находилась вчера около полуночи в доме покойной и подтвердила, что там она была представлена мужчине, назвавшегося мистером Хоупом, что подтверждает ваше присутствие на месте преступления по крайней мере в течение трех часов. И теперь вам просто хотят задать несколько вопросов. Так как, вы идете?
В Калусе полицейский участок официально назывался не иначе как «Здание общественной безопасности», и соответствующая надпись была выведена белыми буквами на его низкой наружной стене. Справа от коричневой металлической двери располагалась другая, менее заметная и частично скрытая за кустами табличка: «Департамент Полиции». Само здание департамента было выстроено из кирпича и по его суровому по своей архитектуре фасаду располагались лишь узкие окна, очень походившие на бойницы в крепостной стене. Подобный архитектурный прием был довольно распространенным в Калусе, где лето было довольно знойным, и огромные окна напускали бы в помещение еще больше раскаленного зноем воздуха. В марте прошлого года я провел в этом здании довольного много времени, занимаясь делом своего клиента по имени Джеймс Печиз, жена и сын которого были жестоко убиты в его же собственном доме на Джакаранда Драйв. Тогда мне пришлось работать со следователем, которого звали Джордж Эренберг. Когда по пути в участок я спросил у сержанта Халловея, работает ли сегодня Эренберг, он лишь кратко ответил мне, что детектив Эренберг больше не работает в Калусе, и что теперь он несет службу в полиции Лаудерейла. Тогда я снова поинтересовался у Халловея, где же теперь в таком случае находится напарник Эренберга — детектив Ди Лука.
— У Винни сейчас отпуск, — был ответ. — И до двадцать первого он не вернется.
— Вот оно что, — сказал я. До двадцать первого оставалась еще целая неделя.
Ярко-оранжевый лифт поднялся, словно огромный перископ прямо напротив входа в приемную на третьем этаже. Там у стены стоял стол, а за ним сидела молодая женщина. Она что-то быстро печатала на машинке. На стене у нее над головой висели часы, показывавшие без десяти минут одиннадцать. И все это было мне до боли знакомо и привычно (за исключением того, что Винсент Ди Лука тогда был в отпуске, а Джордж Эренберг был переведен в Департамент полиции Форта Лаудердейл). Тот человек, что ждал меня для беседы, представился как детектив Моррис Блум. Это бол большой мужчина, лет ему было уже за сорок, и он был выше меня по крайней мере на целый дюйм. Одет он был в несколько помятый синий костюм и неглаженную белую рубашку, верхняя пуговица ворота которой была расстегнута, а узел галстука соответственно несколько ослаблен. У него были руки уличного драчуна, лицо лисы, нос на котором, видимо, был ломан уже не один раз, косматые черные брови и темно-карие глаза, которые и придавали всему его лицу такое выражение, что его кто-то сильно обидел, и он вот-вот расплачется. Глядя на него, я припомнил, что Джордж Эренберг тоже почему-то был преисполнен какой-то непередаваемой словами грусти, и мне было уже просто интересно узнать, действительно ли всем, состоявшим на службе в полиции Калусы, работа доставляла такую боль. Блум тут же поставил меня в известность, что он занимается расследованием по делу об убийстве и что перед тем, как он начнет задавать мне вопросы, ему бы хотелось проинформировать меня о моих правах. Это было первое упоминание о случившемся как об «убийстве». Сержант Халловей сказал мне только о том, что Викки была найдена мертвой. В этом штате случаи как самоубийств, так и убийств расследовались в точности по одной и той же схеме, и прежде у меня были все основания полагать, что если я был последним, кто застал Викки в живых, то визит полиции ко мне в офис можно было считать в порядке вещей. Но теперь об убийстве было заявлено официально. Убийство. И уже в этом случае положение мое было далеко незавидным. Если бы я остался с ней прошлой ночью…