— Ивановское? — сказал Колчанов. — Так его ж освободили в прошлом году, когда блокаду прорвали.
— Ну да, — подтвердил Малков. — Я был там. Только жену и дочку не нашел, их немцы угнали. Куда-то угнали, — повторил он, будто прислушиваясь к жуткому звучанию этих слов.
— Беда-а, — вздохнул Найдук. — У меня тоже вот… Харькивщину ослобонили, а моя родня тоже… задевалась кудай-то. Пишу, пишу в Паютино, в Близнюки — не отвечають…
— Найдук, — сказал Колчанов. — Пойди смени Цыпина.
— Есть. — Найдук засобирался на вахту, повесил на грудь автомат. — Эх, — вздохнул он, трудно идя к воротам сарая. — Ноги-то, ноги… поморожены обои…
Цыпин вошел в сарай, остановился, привыкая к темноте. Снаружи-то было светлее — от снега.
— Сюда иди, — позвал Колчанов. — Тебе картошку оставили.
Цыпину было трудно жевать, он мял картофелины пальцами и глотал.
— Опять, — сказал он сипло, — пушки в той стороне стреляют.
Канонада, недавно возникшая на юге, глухим прибоем достигала сарая.
Сон сморил десантников. Только тихо стонали тяжело раненные.
Спали недолго. Пропели ржавые петли ворот, Найдук гаркнул — словно гранату кинул в сонное царство:
— Па-адъем, братва! Фрицы идут!
После теплого сена — опять брюхом в снег. В сереньком утреннем свете всматривались с лесную опушку на северной стороне поляны, откуда грунтовая дорога выходила к хутору. Там, примерно в полукилометре, шла непонятная жизнь. Ревели, приближаясь, невидимые моторы. Темнозеленые фигуры сновали вдоль опушки, и было похоже, что много их, не меньше роты. Цыпин разглядел, что фрицы орудуют лопатами, выбрасывая снег.
— Интересно, — сказал Малков. — Если они копают траншеи… Новый, значит, готовят рубеж…
— Может, наши прорвались и наступают, — полувопросительно сказал Колчанов.
Из леса стала выползать техника. Чуть не на полкорпуса зарываясь в снег, шли тягачи на гусеничной тяге, тащили пушки. Малков определил: противотанковые. Да, было похоже, что немцы строят новый рубеж. В шуме моторов приугасла канонада, долетавшая с переднего края. А может, наши кончили артподготовку и пошли на прорыв?
О, как хотелось, чтобы федюнинцы прорвали оборону и пришли сюда… пока еще живы последние бойцы десантного батальона…
На полуразрушенный хутор немцы не обращали внимания. И Малков решил пока не уходить из сарая. Куда идти? В лесу дожидаться ночи? С четырьмя неходячими ранеными? Один из них умер под утро. Другой очень плох, бредит, сгорает, как видно… Да и семеро ходячих — выдержат ли целый день без отдыха, без еды, в лесу на морозе? При таком изнурении? Уж лучше тут сидеть тихонько, — может, досидим до темноты, а там…
Медленно тянулось время, бесстрастно отмеряя час за часом.
Малков, отправив своих бойцов в сарай, сам вел наблюдение за немцами из окопа, вырытого в снегу. Оттуда, с лесной опушки, доносились урчание моторов, визг пил. Теперь Малков точно знал: немцы готовят новый рубеж обороны — расчищают позиции для противотанковых орудий, роют землянки, делают пулеметные гнезда. Значит, противник считает это направление танкоопасным. Значит, здесь возможен прорыв Второй ударной, прорыв, по какой-то причине не удавшийся в ночь на четырнадцатое.
Клонило в сон. Вдруг Малков, боковым зрением уловив какое-то движение, вздернул тяжелую голову. От хутора, казавшегося нежилым, к сараю шла рыжая лошадь, запряженная в сани, а в санях сидел, держа вожжи, седобородый возница в тулупе, в высокой серой шапке, будто колпаке. Малков, пригнувшись, скользнул в приоткрытые ворота сарая, поднял десантников — мол, едет сюда старик эстонец, — велел огня не открывать. Старик, подъехав, по-хозяйски открыл заскрипевшие ворота пошире и вошел в сарай. Он был невысокий, с чрезмерно длинными, как показалось Колчанову, руками. Нагнулся было набрать сена — да так и застыл, увидев вооруженных людей, молча смотревших на него из глубины сарая.
Малков, подняв руку как бы для приветствия, шагнул к нему:
— Дед, ты по-русски понимаешь?
Старик кивнул, медленно разгибаясь. В щелках его глаз под седыми бровями плескался страх.
— Не бойся, — продолжал Малков. — Ничего тебе не сделаем, если будешь молчать. Понял?
— Та, — выдохнул старик.
— Ты за сеном приехал? Набери сена и езжай к себе на хутор. И молчи! Молчи! Если донесешь немцам, то…
Он навел на него ствол автомата.
— Я путу молчать! — высоким голосом выкрикнул возница. — Путу молчать!
Длинными руками сгреб охапку сена и медленно пошел из сарая. Малков последовал за ним, выглянул из ворот, ожидая, что дед вернется еще за сеном. Но тот с неожиданной прытью вскочил в сани, дернул за вожжи и, щелкая языком, погнал лошадь к хутору.
Малкову это не понравилось. Черт его знает, что выкинет подозрительный дед. Похоже, что он, Малков, свалял дурака. Надо было задержать старика, оставить до вечера в сарае. А теперь…
Решение быстро созрело в его контуженой голове.
— Онуфриев, Найдук! — позвал он, оборотясь. — За мной! Бежим к хутору!
Думал ли он, что удастся добежать незамеченными?
На возницу с лошадью немцы, занятые своим делом, не обратили внимания. Но троих бегущих за санями заметили. Колчанов видел из снежного окопа у ворот сарая: там, на опушке, немцы, побросав лопаты, закричали что-то, засвистели. Темно-зеленые фигуры быстрым шагом направились к хутору, где скрылись бегущие. Семь, восемь… десять, одиннадцать, считал Колчанов. Целое отделение…
До хутора немцы не дошли. С нижнего этажа дома (верх был разрушен) ударили автоматные очереди. С полчаса длилась перестрелка, потом все смолкло там. Кажется, немцы отползали назад, к своим позициям. Одно из орудий, высунув ствол из сугроба, открыло огонь. Вспышки, вспышки, резкие удары, грохот разрывов. Хутор заволокло бурым дымом, дым пробивали всплески огня, немцы садили снаряд за снарядом. И вот уже дом пылал, что-то там рушилось… дым застил полнеба…
Молча смотрели десантники, как горел хутор. Зачем, ну зачем он побежал туда? — думал Колчанов, нервно потирая заросшую щеку. Предотвратить возможный донос старика? Но он же понимал, что фрицы увидят… Вот же контуженая голова…
Ранние сумерки быстро гасили серый свет дня.
— Сержант, — раздался голос Цыпина, — надо пойти к хутору. Посмотреть, само… Может, их не побило…
— Знаю, — сказал Колчанов. — Когда стемнеет, пойдем посмотрим.
Но он, конечно, понимал, что мало, ничтожно мало шансов, что те уцелели. Он напряженно всматривался. Немцы опять пошли к горящим развалинам дома… обходят его кругом… вот остановились, закурили… невнятно доносились голоса… один из них указал рукой на сарай…
Дом догорал — багровая рваная рана на темно-сером теле наступающей ночи.
Немцы, докурив, потянулись по заснеженной поляне к северной опушке. Но трое направились к сараю.
Колчанов, полуобернувшись к своим, бросил отрывисто:
— Что будем делать?
— Пострелять к… матери, — просипел Цыпин. — И в лес.
— А неходячих что — бросить тут?
Поскрипывал снег под сапогами приближающихся немцев. Уже нет времени на раздумье.
— Все в сарай, — решил Колчанов. — Зарываемся в сено. Может, не увидят. Если обнаружат, сразу открываем огонь. Но — коротко!
Призраки скользнули в сарай. Тяжелых закидали сеном. Сами зарылись. А скрип снега под ногами все ближе. Вот — оборвался. В приотворенных воротах возникла темная фигура. Десантники затаили дыхание. Хоть бы раненые не застонали. Немцы, должно быть, вглядывались в черную глубь сарая. Перекинулись несколькими фразами. Потом чиркнули спичками и пошли прочь, голоса удалялись.
Потянуло дымом. Промерзшее у ворот сено дымило, дымило — и выбросило красный острый язык огня.
— Быстро на выход! — сказал Колчанов.
Вдвоем с Кузьминым они потащили к воротам Соколова. Второго неходячего несли Цыпин и Ваня Деев. Двоих умерших пришлось оставить — уже не было времени, сено горело жарко, и уже занимались косяки у ворот. Обжигало лица, руки. У Колчанова загорелся распахнутый край полушубка. Проскочив в горящие ворота, он упал в снег, катался, сбивая огонь.