— Замуж хотит, донюшка… — Тетя Паша вытирала передником катившиеся слезы. — А какая она хозяйка? Нехалюза…
7
В серокаменном Кирове с редкими островками зелени заводские трубы застили дымом полнеба. Чем-то и похоже было на ленинградскую Выборгскую сторону. Первое время ютились по случайным углам — с жильем такие были трудности, что Анна Степановна порывалась уехать обратно в Лузу. Да что ж это такое, жизнь проходила под чужими крышами. Невидимая, необоримая сила не пускала их в родной Ленинград.
Наконец сняли комнату в доме барачного типа неподалеку от пристани на Вятке-реке. Дом был назначен на снос, и жильцов переселяли, но шло это медленно, так что — расположились тут жить, и даже купила Анна Степановна на рынке керогаз для удобства жизни. Скинула последние деньги как раз накануне декабрьской реформы.
Шла весна, на Вятке начал лопаться, со стрельбой, ледяной панцирь. В первый день ледохода высыпала из школы гурьба семиклассников, в их числе и Саша Акулинич. Вышли на набережную — вдруг кто-то крикнул:
— Собака на льду!
На льдине, медленно проплывавшей мимо, металась белая, в рыжих пятнах, дворняжка. Бог знает, как она там очутилась. Льдины плыли, громоздились, ударяясь друг о друга, это пугало собаку, она жалобно скулила. Саша бросил портфель и побежал по черному, заваленному мусором откосу вниз, к реке. Льдина, на которую он ступил, накренилась, он по колено ушел в воду, но успел перескочить на соседнюю — откуда только прыть такая взялась, ну, конечно, он был легкий, субтильный. Еще и еще прыжок — и вот она, собачка. Мокрая, скулящая, она дрожала у Саши на руках, норовила лизнуть. Льдина становилась торчком, Саша перепрыгнул на другую, скатился в воду, но тут было уже мелко — и он ступил на берег. Собачка отряхнулась и, усердно работая хвостом, жалась к ногам своего спасителя.
Подбежали ребята.
Валера Трофимчук, белокурый красавчик, хлопнул Сашу по плечу:
— Ну, ты даешь, Акуля!
Валера был в классе самый сильный, тренированный, ему прочили победу на межшкольных гимнастических соревнованиях. Саша ему завидовал. Он чувствовал себя ущемленным — даже не столько от хромоты, сколько оттого, что его, новичка, одноклассники как бы не замечали. И вот он стоял мокрый, растерянный собственным геройством, и самый влиятельный в классе мальчик одобрительно хлопнул его по плечу.
Тут спустилась к воде стайка девочек из соседней женской школы — они прогуливались по набережной и тоже видели, как Саша собачку спас. Одна из них, голубоглазая, в вязаном белом берете, воскликнула:
— Ты весь мокрый! Иди скорей домой, переоденься!
— Да ну! — геройствовал Саша. — Высохну и так.
Раздельное обучение держало девочек как бы на другой планете. А тут — пошли по набережной вместе с мальчиками, хи-хи, ха-ха, у нас химичка вредная, а у вас? С голубоглазой девочкой Валера Трофимчук был знаком, она тоже была физкультурница, оба тренировались в одном спортобществе. Они шли рядышком, оживленно болтая. Саша плелся сзади, его била дрожь.
Он слег с воспалением легких. В больнице, где он лежал, его навещал Валера и другие мальчики. Однажды с Валерой пришла та голубоглазая девочка, Лариса. Белый халат был небрежно наброшен на ее плечи, черные кольца вьющихся волос обрамляли лицо.
— Ну, как ты, Акуля? — спросила она с улыбкой. — Тебя ведь Акулей зовут?
Саша хотел сказать что-то шутливое, легкое, но, охваченный внезапным волнением, закашлялся, раскраснелся.
— Папа говорит, ты поправляешься, — сказала она. — А ты кашляешь и кашляешь.
— Как кашалот, — сострил Валера Трофимчук.
— А кто твой папа? — спросил Саша.
— Ну кто! Доктор Коган.
Маленький, толстенький, лысый доктор Коган заведовал тут, в детской больнице, отделением. На обходах любил пошутить, давая детям необидные клички, шалунам грозил пальцем:
— Вот велю сделать тебе клизму из битого стекла.
Саше он сказал:
— А ты, значит, спаситель собак? Как тургеневский герой?
— Какой герой? — удивился Саша. — Герасим же утопил…
— Герасим тут ни при чем. У Тургенева есть рассказ «Стук… стук… стук!..». Ну, некогда мне с тобой точить лясы. — Доктор Коган обернулся к палатному врачу: — Продолжайте инъекции. Банки через день.
Инъекции новомодного пенициллина Саша переносил хорошо. А от банок у него пылала спина, и казалось, что в голове пожар.
Он попросил бабушку взять в библиотеке том Тургенева, где напечатан неведомый «Стук… стук… стук!..». История подпоручика Теглева, нелепого, «фатального» человека, поразила его, особенно — листок, найденный в кармане после самоубийства, — математические выкладки с датами рождения и смерти Наполеона и его, Теглева.
С числами Саша любил возиться. А тут он впервые задумался о предопределении, о том, что у человека на роду написано. «Что ж получается, — думал он. — Мне, значит, предназначено судьбой быть „че-эсом“… самым последним человеком… безвылазно сидеть в Кирове… Как странно! Я ведь ни в чем не виноват. И бабушка не виновата… А живем, как нищие… Хожу в латаных тети-Пашиных ботинках… А бабушка как одета?..»
Анна Степановна давно копила себе на зимнее пальто, но как Саша заболел, так и полетели денежки. Саше ведь требовалось усиленное питание, фрукты, мед и прочее, что можно купить только на рынке, а там цены — ох! Работала Анна Степановна в лаборатории районной поликлиники, зарплата была маленькая, да ведь и за комнату в бараке надо платить, — каждый рубль приходилось держать на строгом учете.
Выписывая Сашу, доктор Коган сказал ей:
— У вашего внука слабые легкие. Ему нужно хорошо питаться.
Анна Степановна смотрела в окно, не мигая и сжав губы в нитку.
— Вы слышите? — спросил Коган. — Ваш внук нуждается…
— Я слышала, доктор. Спасибо.
Она привезла Сашу на трамвае домой, захлопотала с чаем. Саша, еще слабенький после болезни, был радостно оживлен.
— Бабуля, — сказал, когда сели пить чай с белым хлебом и маслом. — Знаешь, что самое большое на свете? Звезда Антарес! Если б Солнце имело такой же размер, то оно поглотило бы не только Меркурий и Венеру, но и Землю и Марс! Представляешь?
— Это замечательно, — сказала Анна Степановна. — Я никак не ожидала.
С одного из гвоздей, на которых была развешана их одежда, она сняла старую кофту, сунула ноги в галоши.
— Куда ты, бабуля?
— Сегодня моя очередь мыть коридор и уборную.
Саша развернул газету, ему не терпелось узнать, как идет наступление Народно-освободительной армии Китая в Маньчжурии. Вдруг услышал: на кухне загремело ведро, коротко вскрикнула бабушка. Он кинулся бежать по длинному темному коридору. Анна Степановна лежала возле раковины в луже воды, выплеснувшейся из ведра, и тихо стонала, держась за сердце.
Хорошо, что сосед, бывший майор-зенитчик, уволенный из армии за алкоголизм, был дома, и хорошо, что был относительно трезв. Он-то, с посильной помощью Саши, и доволок Анну Степановну до их комнаты. Уложили на кровать.
— «Скорую» вызовите, — прохрипела она.
Тут началась рвота. Майор велел Саше прибрать, обтереть, а сам пошел на угол к автомату вызывать «скорую». Бабушка трудно дышала, глядя на Сашу страдающими глазами. «Бабуля, не умирай!» — мысленно заклинал он.
Приехала «скорая». Молодой врач-очкарик измерил давление, велел медсестре сделать укол магнезии.
— Гипертонический криз, — строго сказал он. — Лежать не меньше десяти дней. Вы работаете? — Он сел выписывать больничный лист и рецепты.
К вечеру барачный коридор наполнился голосами, шагами. Соседка Складышева, нормировщица с завода «Первое мая», разбитная разведёнка лет тридцати, сварила суп с мясными шариками, целую кастрюлю принесла. Другая соседка, суровая вдова, жившая с двенадцатилетней дочерью-дебилкой, постучалась и сказала, что на кухне поставила на их столик банку с компотом.
Саша сидел подле бабушкиной кровати, он был напуган.
— Пойди в школу, — сказала Анна Степановна. — Я тут сама…