— Очень плохо, Стилински, — мягко говорит Дерек Хейл, зубасто скалясь, и Стайлзу хочется врезать ему как следует, вот только, разумеется, учителей, а тем паче альф, бить не то что нельзя — не получится. Стайлз возвращается на место с неудовлетворительной оценкой. И он чувствует себя отвратительно. Дело даже не в том, что он показал себя болваном (хотя и в этом тоже, но, в конце концов, весь класс знает, что Стайлз действительно хорош в химии). Дело в том, что он показал себя болваном перед Дереком Хейлом.
Дереком-убейте-Стайлза-Хейлом.
После урока Дерек Хейл вынуждает Стайлза остаться. Задержаться на пару минут для важного разговора. Он внимательно (со своим этим хмурым выражением лица, которое почти бесит) смотрит на омегу, а потом говорит:
— Мне рассказывали об удивительных способностях к предметам двух омег из этого класса. Лидии Мартин и Стайлза Стилински. Однако я этого не заметил. Может быть, конечно, у меня слишком высокие требования, и ты с ними не справляешься… — его голос приобретает бархатные, вкрадчивые нотки, и Стайлз тихо зло рычит, сверля учителя разъярённым взглядом. Его ни-ког-да не называли — даже так завуалированно — идиотом, ему никогда не намекали на то, что он чего-то там не достоин, по крайней мере, в той области, в которой Стайлз чувствует себя уверенно! Стайлзу хочется перегрызть Дереку Хейлу горло. Он сдерживается. С огромным трудом. Но, честное слово, это стоит ему почти всех сил.
— Ты будешь заниматься со мной после уроков дополнительно, — говорит Дерек Хейл, очевидно, совершенно довольный произведённым эффектом, и скрещивает руки на груди, скалясь. — Два раза в неделю. В среду и в пятницу. Полагаю, это не проблема, Стилински?
Стайлз бурчит, что, конечно же, это никакая не проблема. Но на самом деле это огромная проблема, потому что он (как легко списывать это всё на гормоны, наверняка остальные омеги тоже через такое проходят) хочет одновременно Дерека Хейла убить… и просто хочет.
Здорово, Стилински, высший класс. Ты хочешь учителя, который раздражает тебя до зубовного скрежета, которому ты уже успел нагрубить и перед которым выставил себя полнейшим идиотом с горошиной вместо мозга.
Чёртовы омеги и чёртова их сущность.
Но Стайлз всё же кивает, чувствуя, как расползается внутри липкое отчаяние, и выходит из класса — ему пора на другой урок.
Стайлз даже не замечает, как начинает считать дни до первого дополнительного занятия.
На первом занятии Дерек Хейл неразговорчив и хмур. Он выдаёт Стайлзу листок с тестом, который Стайлз успешно решает за двадцать минут, и у Стилински такое потрясающее, непередаваемое чувство мрачного удовлетворения, когда Дерек Хейл проверяет его ответы с нечитаемым выражением лица, а потом — недовольно и, кажется, даже раздражённо — выводит жирную «А» возле самой фамилии Стайлза. На самом деле, Стайлзу жутко хочется спать. Всю ночь до этого занятия он провёл в судорожном перечитывании всех тем. Стайлз помнит их все. Наизусть. Каждую. Но ему совсем не хочется снова облажаться. И теперь, зная, что не допустил ни одной ошибки, что, возможно, даже Лидия Мартин не решила бы тест так быстро, он чувствует себя таким счастливым, будто бы, честное слово, выиграл миллион. Стайлз, вообще-то, ненавидит все эти бои за оценки, но, чёрт побери, ему просто хочется доказать этому проклятому хмуроволку, что он чего-то да стоит, что он не очередная глупенькая курица, которой лишь бы хихикать да альф завлекать! Да и было бы чем завлекать…
Второе занятие — атомная бомба комнатных масштабов. Потому что у Стайлза течка, и обычно он спокойно ходит себе в школу, предварительно наглотавшись подавителей, но теперь что-то идёт не так, и Стайлз, чёрт возьми, даже не может понять, что именно. Его бросает то в жар, то в холод, его то колотит от холода, то ему душно так, что хочется расцарапать себе горло. Он смотрит в задачу — и не видит текста, потому что буквы сливаются в сплошное неразборчивое месиво. Конечно, Дерек Хейл не может этого не заметить. Не может не сложить два и два и получить гениальнейший вывод: чёртова течка, чёртовы подавители, которые почему-то не работают, и общий фон отчаяния. Стайлз чувствует, как с каждой секундой усиливается его запах, и ему страшно, потому что он знает, что вне зависимости от того, насколько симпатичен омега или его запах, мимо течного свободного омеги не пройдёт ни один свободный альфа. Дань инстинктам, всё во имя продолжения рода. У Стайлза почти истерика.
— В чём дело? — спрашивает Дерек Хейл, подходя к нему и сжимая пальцами его плечо. Как будто бы не видит сам, как будто бы не чувствует. Стайлз мотает головой так сильно, что одним чудом удерживается на стуле. Он обеими руками сжимает парту и дышит тяжело, кусая губы. Чёрт, он готов разрыдаться от досады и унижения, потому что, Боже правый, только не Дерек Хейл, только не он — с его насмешливым взглядом и вкрадчивыми нотками в голосе, пожалуйста, Господи, кто угодно, почему не Скотт, почему именно Хейл?
Но во взгляде Дерека Хейла нет насмешки. Может, конечно, это у Стайлза что-то со зрением, потому что он едва сдерживается, но всё-таки…
Хейл берёт его за руку (это — маленький разряд тока, прокатившийся по всему телу, и у Стилински уходят все силы на то, чтобы не застонать, потому что в течку он так чувствителен, а это же, чёрт возьми, Дерек Хейл, ненавижуненавижуненавижу) и тащит к выходу, минуя взгляды альф, почуявших течного омегу.
У Дерека Хейла крутая тачка. Стайлз как бы неплохо в этом всём разбирается, и в любое другое время он сказал бы нечто вроде: «Вау, чувак, я не знал, что у тебя есть вкус!»
Но Стайлза трясет, ему так сложно сдерживаться, потому что ему хочется, хочется, хочется, хочется этого проклятого Хейла, гореть ему в Аду, даже если Ада нет, а у Хейла такое спокойное, такое равнодушное выражение лица, что Стайлз чувствует себя так отвратительно. Он чувствует себя грязным, неправильным, не таким, как надо. Просто потому, что… Господи, да, да, ему хочется, чтобы Дерек Хейл смотрел на него сумасшедшими, огромными глазами, чтобы дышал с присвистом, чтобы возбуждение причиняло боль, чтобы…
Стайлз ненавидит в себе именно вот это. Свою омежью сущность. Он ненавидит то, что знает Дерека Хейла меньше недели (и то исключительно как учителя, которому он успел нагрубить), но всё равно хочет его так отчаянно, так сильно, будто нет на свете миллиардов других альф, к которым его могло бы тянуть. Почему именно Дерек Хейл?!
— Я испачкаю тебе сиденье, — говорит Стайлз и сам изумляется, каким ровным выходит его голос. Дерек Хейл отмахивается, только распахивает перед Стайлзом дверь, почти силой вынуждая его сесть, а потом обходит машину и сам садится на водительское сидение. Пара минут — и они уже едут вперёд. Стайлз дышит тяжело и часто, вцепившись пальцами в собственные колени (сейчас они кажутся ему неправильно, болезненно худыми), у него по вискам катится пот, а в заднице противно хлюпает, и Стайлз не-на-ви-дит это, Господи, как же он это ненавидит!
— Где ты живёшь? — спрашивает Дерек Хейл, и Стилински говорит. Торопливо и сбивчиво, потому что боится не успеть, боится, что, если он будет держать рот открытым слишком долго, то стон, разрастающийся в горле и в груди, заполняющий собой всего Стайлза, отчаянный стон невозможного и неправильного желания, вырвется наружу. Стайлз знает, что ему нельзя этого позволить. Иначе он потеряет всякие остатки самоконтроля.