Как-то в рамках большого курса «Основоположники национал-социализма» Вилли со своими товарищами изучал жизнь и смерть своего знаменитого тезки Вильгельма Густлова. Тогда на учащихся произвели большое впечатление слова этого швейцарского нациста, сказанные им однажды: «Больше всех в мире я люблю свою мать и жену. Но если фюрер прикажет убить их, я это сделаю без колебаний». Преподаватель дважды прочел их студентам, как пример высшей степени преданности, к которой должны стремиться все они. Затем он долго и пафосно зачитывал речь Гитлера, произнесенную на похоронах Густлова в Шверине, уроженцем которого покойный был и куда с помпой было доставлено его тело из Давоса. Дойдя в своем выступлении до убийцы преданного делу партии великого немца, фюрер сказал: «Я объявляю этого негодяя Давида Франкфуртера своим личным врагом!» Тогда Юлингу пришла в голову крамольная мысль, вернее, даже не мысль, а вопрос: что значит быть личным врагом фюрера? Личный враг такого человека сам должен быть незаурядной личностью, имя которого непременно останется в истории…
Три года учебы прошли незаметно. Он никогда не скучал по дому и даже не был особенно убит горем, когда узнал летом тридцать девятого о смерти своего отца. Такие события, как присоединение к рейху Австрии или Судет, ввод войск в Рейнскую область или победоносное возвращение легиона «Кондор», занимали его гораздо больше. В такие дни в его бледно-голубых глазах, казалось, можно было прочесть разом все девизы, начертанные на клинках хольбайновских кинжалов и изысканных кортиков всех национал-социалистских организаций. В сущности, таким же был и его отец.
И вот наступил великий сороковой год! Франция еще не пришла в себя от ошеломляющего разгрома. Англичане и всякое отребье, набранное ими в доминионах, едва унесли ноги из Дюнкерка, побросав всё, что притащили с собой на континент. Дания, Норвегия, Бельгия и Голландия существовали на карте Европы лишь постольку, поскольку это им еще было разрешено фюрером. О разорванной надвое между рейхом и большевиками Польше уже никто и не вспоминал. На очереди Южная Европа, а там и весь мир!
Двадцатилетний Вилли Юлинг сидит на террасе загородного дома и пьет кофе в обществе бригаденфюрера СС Карла Фридриха Вольфа, своего дяди и лучшего друга. Сорокалетний генерал, долгое время не обращавший особого внимания на своего назойливого племянника, наконец решает, что в судьбе парня надо поучаствовать. Всматриваясь в возмужавшее лицо темного блондина с бледно-голубыми глазами, он догадывается, что этот может далеко пойти. Да и недавняя мучительная смерть отца Вилли от рака и скорое повторное замужество его матери за государственным служащим среднего ранга обязывают генерала помочь юному карьеристу,
— Ладно, давай свое заявление, раз уж ты всё решил. Отправишься сначала на подготовительные сборы, а там посмотрим. Если хочешь, поедешь в Баварию в Бад Тельц, в школу офицеров СС. Но учти, тамошние юнкера — все унтер-офицеры, прошедшие фронт. Половина из них с крестами. Это тебе не орденсбург с пай-мальчиками из юнгфолька.
Бой барабанов, свет семидесяти пылающих факелов в ночи и шелест черных знамен.
В этот безлунный ноябрьский вечер уже полностью стемнело. Небольшой треугольный двор, окруженный с трех сторон каменными стенами с крутыми черепичными крышами наверху, вымощен булыжником. Две более длинные стороны треугольника образуют стены в два этажа, третью — трехэтажная. Кладка простая, без каких-либо украшений, даже грубая. В редко расположенных окнах нет ни малейших признаков света. По углам возвышаются круглые башни. Две по сторонам короткой трехэтажной стены пристроены снаружи периметра и из колодца двора почти не видны. Их венчают одинаковые черепичные купола в форме колоколов. Третья, низкая и гораздо более широкая, стоит в вершине острого угла, и часть ее стены с главным входом, закрытым массивной дубовой дверью, выдается во двор. Над ней нет никакого шатра, и плоскую, вымощенную плитами площадку наверху окружает каменный парапет с несколькими смотровыми проемами. Эта четырехэтажная башня напоминает шахматную ладью с шестью или семью длинными невысокими зубцами. Во всём облике строения ощущается суровый аскетизм и мощь.
Это замок Вевельсбург. Найденный как-то Гиммлером в лесах Вестфалии, он стоял на высоком холме с крутыми, местами почти отвесными, склонами. Полуразрушенное, но всё еще мощное строение как нельзя более вписывалось в замыслы рейхсфюрера о создании духовного центра своего черного ордена. Приступив в 1934 году к его реставрации, он к началу войны восстановил былое величие, сохранив в нем стиль и дух германского Средневековья. Замок стал его штаб-квартирой, хранилищем реликвий, местом торжественных обрядов и тайных ритуалов. Все помещения обрели особое значение, а некоторые стали мистическим местом, куда доступ был возможен только посвященным. В стенах Вевельсбурга располагался и филиал Аненербе — еще одного детища Гиммлера — целой сети институтов по изучению наследия великих предков. Здесь же в одном из трех корпусов проживали юнкера, сюда привозили для принятия торжественной присяги анвартеров — кандидатов в члены СС. Разумеется, из состава элиты рейха.
В этот поздний, холодный и ветреный вечер 9 ноября 1940 года, в семнадцатую годовщину мюнхенского восстания, во дворе замка мелкой дробью бьют двенадцать барабанов. Вдоль двух длинных стен стоят сто девяносто восемь человек в черных мундирах без погон, с черными, обшитыми серебристым кантом петлицами, на которых еще ничего нет. Это анвартеры. Белые рубашки, черные галстуки и ремни, красные повязки со свастикой и черные блестящие стальные шлемы с отчетливо различимыми черными рунами в белом щите над левым ухом. В руках каждого третьего горящий факел. Девяносто девять человек вдоль одной стены, девяносто девять — вдоль другой.
У трехэтажной стены восточного корпуса располагается еще одна группа людей. Человек сорок. Все тоже в черном, с яркими погонами на правых плечах и в таких же стальных шлемах, что и анвартеры. Накрапывающий мелкий осенний дождик делает и без того блестящую поверхность касок сверкающей в отблесках десятков факелов. Белые аксельбанты, парчовые пояса и длинные прямые шпаги на левом боку стоящих подчеркивают торжественность момента. Ночь, барабанная дробь, хлопки огромных, тяжелых от сырости полотнищ, едва различимых в ночи над башнями замка, — всё это придает и без того волнующему зрелищу облик некоего языческого обряда или казни. Кажется, вот-вот раздастся крик жертвенного животного и на камни брызнет, пузырясь, еще живая, алая кровь.
В первом ряду блеск очков выделяет из общей массы лиц одутловатую физиономию Гиммлера. Рядом с ним стоят группенфюреры, позади — чины поменьше. Половина присутствующих являются гостями церемонии. Это — гауляйтеры, крайсляйтеры, руководители гитлерюгенда и представители некоторых других национал-социалистских организаций и корпусов. Все они, кроме всего прочего, члены СС, также в черном, и, если бы не награды, невозможно было бы отличить партийного функционера районного масштаба от командира боевого танкового полка.
В геометрическом центре двора двое эсэсовцев в белых перчатках с раструбами держат большой красный флаг с черной свастикой в белом круге. Его древко располагается горизонтально над землей, и полотнище почти касается мокрых камней двора. Это знамя крови, блютфане, главная святыня нацистов, переданная фюрером на хранение в СС и доставленная сегодня из Мюнхена на самолете всего на несколько часов. Сразу же после ритуала этот флаг, пробитый пулями на подступах к Одеонсплац в двадцать третьем году, будет отправлен самолетом обратно. Тысячи человек в Мюнхене, как и по всей Германии, сегодня приносят клятву верности на знаменах.
Один знаменосец держит нижний конец древка, другой — поддерживает флаг с противоположной стороны. Тот, что держит древко, — штурмбаннфюрер Якоб Гримингер — бессменный знаменосец блютфане. На его груди блестит бляха с орлом. По обе стороны от него замер эскорт из двух офицеров с обнаженными и опущенными вниз клинками длинных шпаг. Время от времени от стен, вдоль которых стоят кандидаты, отделяются шесть человек, по три от каждой шеренги. Они уже без головных уборов. Подойдя к флагу с двух сторон, они кладут на его древко левую руку, подняв при этом ладонь правой, согнутой в локте руки, вверх. Когда шесть двуперстий занимают необходимое для принесения торжественной клятвы положение, барабаны резко смолкают. Через две секунды после наступления тишины не всегда стройный хор из шести волнующихся голосов произносит: