Можно быть рыцарем, а можно быть наемником. Один умирает со слепой верой в то, что поступил благородно, не прожив и четверти века, второй загибается от старости, оставив в наследство потомкам солидный капитал и науку выживания в безумном мире. Каждый волен выбирать, как ему поступить. Каждое мгновение жизни, каждый вдох — это выбор. И никто не вправе указывать или осуждать. Мы выбираем путь, а уж праведный он или позорный и грешный, не нам решать.
— «Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет»?! Хорошо сказано.
— Это ты сказал, твои слова, — ухмыльнулся я, устало присаживаясь на ступени крыльца.
— Я сказал?! Наверно, пьян был, вот и брякнул с перепою, — ответил Невский, усаживаясь рядом со мной. — Хорошо, что так все обернулось.
— Кабы не Яшка-предатель да не слабоумный Дитрих Инсбрукский, сколько б тебе еще времени понадобилось да жизней людских, чтобы освободить Псков.
— Не пошел бы я на Псков, — признался Александр устало. — У меня город да земли что твои пороховые погреба: сделал что не так — вмиг взорвется. А немцы все одно не успокоятся, так и будут грабить, что куницы да лисы по курятникам. Вот тесть твой, боярин Дмитрий, прислал гонца с письмом. Пишет, что если пожелаю я, то он готов установить две тысячи аршин ледниковых погребов в чухонской земле. Знак торговой гильдии, распорядителей, коим я должен буду построить двор и усадьбу. А еще выпишет мне бронированную кавалерию из состава императорской армии.
— Соглашайся не раздумывая, — посоветовал я. — Твоих затрат всего ничего, а пользы не счесть. Войско будет квартировать, да не самое последнее, а содержать не надо. Распорядители будут людей, вольных или невольных, брать на работы, тебе опять же не велик ущерб. К тому же и твоя торговля в гору пойдет. К держателю знака торговой гильдии, глядишь, и солидный купец потянется. А купцы, торгаши, они войны да усобицы не жалуют. В смутные времена торговать, оно, конечно, выгодней, но и опасней.
— Жаль, мне с тобой расставаться, мастер. Не близкий путь ты выбрал. Но знаю тех людей, к кому в земли ты поход наметил. Хаживали они тут, торговали, бывало, что и повздорим, но отходчивые они. Корабли у них добрые, люди верные.
— Когда я начинаю вмешиваться в события — только хуже становится. Найду себе пустынное место, построю дом, мастерскую, и без битв, без шума и гама тихо займусь своими делами.
— Ну, грустно станет или пожелаешь поразмять плечи, милости прошу в мой дом. Здесь тебе, мастер, всегда рады будут.
— Спасибо за приглашение, но, боюсь, ты к тому времени уж в Киеве осядешь. Стольный град вон на ладан дышит, не сегодня завтра Орда у стен встанет.
— После того как ты, мастер, дал им от ворот поворот, они лютовать не станут. Москов, может, Смоленск пощиплют да воротятся. Мои торговые люди, что до Этиль хаживали, говорят, что Биляр им приглянулся.
— Вот там и надо их со всех сторон крепостями обложить да держать как мышь под веником. Да и с немцами тоже политику не разводи. У них память короткая. Вдарь как следует, может, дольше помнить будут.
В ночь перед отбытием мне снился странный сон. Серый морозный день, асфальтированная городская улица с пестрыми заплатками рекламных щитов. Я стою на остановке, приминая ногами рыхлое месиво пожелтевшего от реагентов и грязи снега. Жду автобуса. А его все нет и нет. Я смотрю на часы, почему-то кажется, что уже куда-то опаздываю. Вдруг к остановке подходит запряженная в телегу лошадь. Возница, мой старый друг дед Еремей. Внутри телеги лавки, как в маршрутном такси, а на лавках сидят Ярослава, Димка, Игорешка. Сидит воевода Александра Евпатий и его верный спутник Ратмир. На последнем ряду, закутавшись в облезлый овчинный тулуп, притаился Батый. Он протягивал Евпатию две золотые монетки, которые тот должен был передать возничему Еремею за проезд, но здоровяк воевода на Батыя даже внимания не обращал.
— Тебе с нами не по пути, — вдруг сказал Еремей, щелкнув поводьями. — Я о них позабочусь, князь.
— Князь, — услышал я настойчивый оклик. Сон тут же расплылся, растворился в ярких красках раннего утра. — Пора в дорогу, князь, — прохрипел Мартын, бесцеремонно тормоша меня за плечо.
— Уйди, толстомордый, не то осерчаю! — пригрозил я и тут же отвернулся на бок в надежде, что сон продолжится. Но увы, прохладное утро и распахнутые настежь двери заставили только съежиться и влезть глубже под накидку.
Нахмурившись, Мартын огляделся по сторонам, отставил к другой стене винтовку и ножны с мечом, а меня просто завернул в грубую подстилку и поволок на улицу. Любая попытка вывернуться из крепких, как тиски, рук Мартына была тщетна. Он почти бегом выскочил во двор и с размаху швырнул меня в поилку для лошадей. Взревев, как медведь, я выскочил из корыта, но, когда увидел, что двор полон народу, чуточку успокоился. Все присутствующие закатились звонким смехом. Хрюкающий себе в бороду Чернорук снял с себя шубу и накинул мне на плечи. Я невольно поддался общему веселью, хотя ничего смешного в такой побудке явно не видел. Мартынка от хохота стал пунцовым, а Наум, понимая, что брату ко мне лучше не подходить, поднес чарку с медовым квасом.