Авдей с Мухаммедом осторожно взяли Клаву на руки и понесли. Надя пошла рядом. Катя отмерла, аккуратно сложила шинель и шапку на снег и, виновато посмотрев на меня, поспешила за ними.
Я смотрел им вслед, пока их фигуры не скрылись за деревьями. Солнце почти пропало за кронами и, пользуясь его последними лучами, я решительно подошёл и надел свою шапку. Уже прилично похолодало.
Ну, а потом голова…
Вот отделил я её от остального, принёс к камню, и ректор важно сказал:
— У основания положи. Не дело огрызку предателя красоваться рядом с головами честных врагов.
Я положил голову у камня лицом к зрителю, отошёл на два шага и торжественно воззрился на натюрморт. Помолчали.
Григорий Васильевич вздохнул и печально проговорил:
— Скоро весна. Как потеплеет, всю красоту уберут, — он горько добавил. — Для санитарии.
Ещё немного торжественно постояли и добрый дедушка проворчал:
— Надевай уже шинель. Чай не май месяц.
Мы отошли от камня. Я надел холодную шинельку, а ректор в ожидании органов спросил, к какой я склоняюсь специализации — к общевойсковой или танковой. На третьем курсе кадеты выбирают новые специальные занятия взамен старых.
Вернее, их выбирают, но некоторых спрашивают. Так из-за меня деканы скоро подерутся. Учитывая, что начало моего третьего курса приходится на осень 1941-го года, я сказал, что выбираю свою дружину.
— Значит, танковое направление, — сказал ректор. — Возглавить свою дружину тебе не светит, а без стимула нет развития.
Я на него удивлённо взглянул и спросил:
— Ты ещё не понял, что скоро война?
Он раздражённо ответил:
— Это ты ещё не понял, что война навсегда, — и добавил нравоучительно. — И учиться нужно постоянно.
С этим я спорить не собирался. Слишком для меня сложная тема — нет опыта, нет и мнения. Мы глубокомысленно замолчали, бесстрастно глядя в лес. Чисто два индейца, старый и молодой.
Вначале мне это даже нравилось. Говорить не о чем, два солдата просто смотрят в лес и ждут…
Ну, я тоже почти солдат или скоро буду. В любом случае, мне всё-таки надоело смотреть и молчать, и я уверен, что Григорий Васильевич тоже думал, когда это кончится уже. Я повернул к нему голову и начал вопрос:
— Э…
Он обернулся ко мне, и я вдруг понял, что вопроса у меня нет. К моему счастью среди деревьев показались фигуры.
— Кто эти люди? — спросил я тут же, но всё-таки ровным тоном.
— Наверное, следствие, — важно ответствовал ректор.
Мы отвернулись к приближающимся людям и снова замолчали. Немного можно и постоять молча…
Всего подошли к нам трое мужчин около тридцати лет. Один сразу стал фотографировать меня, ректора, трупы и камень с головой. Снимал с разного удаления и ракурсов, щёлкал, как из пулемёта.
Второй насел на Григория Васильевича, а третий расспрашивал меня, кто, где стоял и куда стрелял, и скорописью чиркал в блокнотике. Вдруг фотограф горестно сказал:
— Ну вот, начинается, — и бегом рванул в лес.
С другой же стороны из-за деревьев показалась довольно большая группа людей. Они тоже бежали, а один из них крикнул:
— Фотограф удрал! За ним, парни, не дайте ему уйти!
Между тем мужчины, что расспрашивали меня и ректора, убрали блокнотики в карманы и сделали вид, что просто проходили мимо. Новые мужчины выбежали на полянку, часть скрылась в лесу, а один, кто орал, подошёл ко мне и сказал, показав корочки:
— Старший оперуполномоченный Дмитрий Быстров, — и обратился к моему собеседнику. — Ты хоть представился?
Дмитрий Быстров был резким и молодым по сравнению со своим оппонентом, и тот, глядя в сторону, проворчал:
— Я не должен представляться всем подряд. Ты же не представляешься, когда спрашиваешь дорогу.
— Угу, — согласился Дима ласково. — Я просто задерживаю на сутки всех подозрительных.
Мой собеседник вздохнул и проговорил недовольно:
— Ну, репортёр Евгений Квасцов, газета «Московский гудок». Второй мой коллега Семён Савёлов.
— А кто в лес убежал? — спросил Дмитрий.
— Кто-то убежал в лес? — поразился Женя. — Тогда что ты тут стоишь?
Старший оперуполномоченный на это холодно ему сказал:
— Пошли вон. У вас пять минут покинуть зону происшествия, потом пеняйте на себя.
Женя и Семён быстрым шагом удалились. Дмитрий снова заговорил со мной:
— Извини. Давай всё забудем и начнём сначала. Кто, где стоял, в кого стрелял…
Снова оперы спрашивали меня и ректора. Во время разговора выяснилось два обстоятельства. Оказалось, что у мёртвого господина с головой, кроме пробития левой височной доли тяжёлым тупым предметом, лоб ещё и пробила чья-то пуля. Сразу не видно, так его лицо заляпано кровищей.