Он вальяжно протянул ко мне ладонь, бросив:
— Документы.
Я подал ему солдатскую книжку.
— Действительно Большов, — хмыкнул воин и, взяв трубку на телефоне, накрутил две цифры. Спустя секунду заговорил. — Так это, тут ещё один… Ну, как прошлый! Угу.
Военный положил трубу и утратил ко мне интерес, впрочем, документ не вернул. Я продолжал стоять смирно. Через пять минут явился плотный лейтенант с заспанными глазками и красной повязкой «дежурный» на рукаве. Он, не взглянув на меня, без предисловий сказал солдату:
— Давай его бумаги.
Воин протянул мою солдатскую книжку. Лейтенант взял документ, открыл и, наморщив лоб, углубился. Поднял на меня глаза и проговорил:
— Точно тот самый Большов?
— Наверное, однофамилец! — сказал я.
— Это шутка была, — недовольно вякнул офицер и продолжил. — Только из твоего училища кадет уже два часа проходит практику. Ты арестован за опоздание на две недели!
— Это снова шутка? — спросил я неуверенно. — В предписании сказано, что у меня на дорогу три дня.
— Правда, три? — удивился лейтёха. — Тогда ладно. Ты арестован всего на неделю за отсутствие чувства юмора.
— Так точно! — гаркнул я, дабы не усугублять.
Гауптвахта встретила меня… как обычная гауптвахта. Ничего особенно магического. Неделю за неразвитый юмор там приняли без удивления. Обыскали, даже в задницу заглянули, отобрали на хранение деньги и сумку и, как был в парадке, поставили с другими новоприбывшими на заготовку дров.
Кормёжка ничем особенным не огорчила и не порадовала. Силушку и ловкость я в Корпусе прокачал, так что прописывать меня в хате устали ребята. Трудно объяснить простым не-магам, что против военного мага им всей губой не светит.
Следующие дни я разгружал снаряды и патроны, таскал солдатские фекалии на носилках из полевых нужников в большую яму, чтоб ассенизаторскую машину лишний раз не гонять, и жмуров в местном морге, а то у них вечная нехватка санитаров. А на политзанятиях в выходные проникался миролюбием Гардарики и старался не уснуть.
Служивые мне поражались. Все они ополчение, основа вооружённых сил Гардарики, а профессионалы или дружинники на губу не попадают — у них наказывают по-своему. Я им говорил, что не успел ещё поступить на практику, слишком тупой для профессионалов.
Ребята сокрушались, что для дружинников все тупые, и разговор сворачивал на баб. Не желали парни понять, что первокурсников из училища не выпускают, требовали описаний моих похождений. И, правда, тупые.
Но пролетела неделя на гауптвахте, как глупый, затяжной кошмар. Я снова предстал в располаге перед дежурным в той же летней парадке с сумкой в руке, только на этот раз вместе с солдатской книжкой предъявил бумажку с гауптвахты, где сказано, что кадет Большов, направленный на практику в дружину боярина Большова, честно отбыл неделю за отсутствие чувства юмора. Всё осознал, чувство юмора в норме, замечаний нет.
Воин, скривив личность, сделал запись в журнале, присовокупил документ и недовольно проворчал:
— А люди с техникой мучаются, пока ты невесть где прохлаждался! Обойди этот дом снаружи и найди капитана Любимого. Скажи, что я послал.
— Кто «я»? — спросил я ровным тоном.
— А написали, что чувство юмора в порядке, — сокрушённо молвил боец и заорал. — Я — это помощник дежурного! Бегом, кадет, а то практику не пройдёшь! Некогда мне тут с тобой, не видишь, что ли!
— Так точно, — не повысив голоса, сказал я и вышел из дома.
По совету бойца обошёл дом…
Просто обошёл! Вот почему я не немецкий шпион!
Обошёл, значит, очень немаленький дом и с той стороны спокойно проник в ремонтный цех. Оглядываясь на боевые машины, спросил первого же голого по пояс бойца, где найти капитана Любимого. Тот указал на другую по торс обнажённую мускулистую фигуру.
Я уставным шагом приблизился, откозырял и представился. Он насмешливо меня оглядел и сказал:
— Меня Витей звать. За той машиной, — он указал пальцем. — Ваш драндулет. Заодно познакомишься со своим экипажем.
— Есть, за той машиной! — сказал я и повернулся кругом.
Обошёл танк уже спокойнее и увидел кадета из нашего училища. Он стоял ко мне в пол-оборота, немного нагнувшись, и зачем-то бил кувалдой по траку. Я подождал, когда он решил немного передохнуть и сделал паузу, весело проговорил:
— Привет, Миша!
Он обернулся ко мне и пролепетал:
— Здравствуй, Артём.
Я просто запретил Мише говорить кому-либо, что я боярин. Особенно маме. Он с виду вынужденно мне подчинился, ведь это моя дружина, и он к ней приписан приказом о практике. Вообще ему самому было жутко интересно, зачем это мне понадобилось.