Бернгард сам не знал, сколько времени он блуждал; он не обращал внимания на то, куда идет, пока неожиданно не очутился при входе в Исдаль; сюда его бессознательно привела старая привычка. С минуту он колебался, потом пошел дальше; он хотел проститься с этим местом.
Он шел по знакомой тропинке вдоль потока, к рунному камню. Вот он показался вдали, и Бернгард увидел около него человеческую фигуру; он узнал ее издали. Это был принц Зассенбург. Очевидно, ему было неприятно, что его одиночество нарушили, потому что, увидев приближающегося Бернгарда, он вздрогнул, но быстро овладел собой и остался стоять неподвижно, скрестив руки на груди и не подавая и вида, что узнал Гоэнфельса.
Они молча поклонились друг другу. Бернгард был не в таком настроении, чтобы обращать внимание на то, как это было сделано, иначе заметил бы, что поклон принца был странно холоден и натянут; ему было только неприятно, что именно сегодня, придя сюда, по всей вероятности, в последний раз, он встретил здесь постороннего.
— Вы тоже охотитесь, господин фон Гоэнфельс? — спросил Зассенбург после некоторого молчания.
— Нет, как видите, ружье я оставил сегодня дома.
— Значит, вы просто гуляете. Не близкий свет гулять из Эдсвикена в Исдаль. Вас привлекает эта дикая пустыня или, может быть, вы пришли посоветоваться с этими таинственными рунами? Вы знаете эту сагу?
— Конечно; в Рансдале ее знает каждый ребенок.
— И народ еще верит ей. Видите, вот там лежит доказательство существования этого суеверия, — и принц указал на камень, у подножья которого лежал венок.
Еловые ветви, из которых был сплетен венок, на сыром мху сохранили еще всю свою свежесть, но цветы завяли. Бернгард молча посмотрел на венок; он не впервые видел этот знак памяти и знал, чья рука положила его.
— Неужели вы здесь охотитесь? — спросил он, пропустив мимо ушей последнее замечание. — В Исдале нет дичи. Вы не найдете здесь добычи.
— А может быть, и найду! — сказал принц со странной усмешкой. — Иной раз добыча — какая-нибудь крупная дичь — сама становится под дуло, и остается только спустить курок. С вами этого не случалось?
— Конечно, с каждым охотником это случается; но вы, в самом деле, напали на след? В таком случае мне очень жаль, что я помешал.
— Вы не помешали мне, господин фон Гоэнфельс! Хотите, пойдем вместе по следу. Правда, у вас нет с собой ружья, но у меня есть; пожалуй, достаточно с нас и одного.
Бернгард взглянул на принца вопросительно и удивленно, его поразил тон принца, а также дважды повторенное «господин фон Гоэнфельс». После встречи на севере они звали друг друга по имени, теперь же принц вдруг отказался от такой фамильярности. Вообще в нем было что-то загадочное. Его бледное лицо было расстроено, в глазах тлел злой огонек, полускрытый под усталым взглядом. Он снял с плеча охотничье ружье и стал осматривать курок, продолжая говорить:
— Я слышал, вы приняли удивительное решение. Вы хотите покинуть Рансдаль и вернуться к прежней профессии?
— Совершенно верно, ваша светлость! Я собираюсь уехать по возможности скорее, может быть, на днях.
— До свадьбы? Ваша невеста согласна на это и вообще с вашим планом?
Бернгард молчал. Эти слова вырвались у него нечаянно, но все равно! Сегодняшний день все изменил; он хотел письменно сообщить об этом дяде, тогда и принц должен был все узнать. Зачем же было лгать и скрывать?
— Гильдур не согласна, — наконец решительно ответил он. — Она хочет или полностью обладать мужем, или совсем отказаться от него. Нам не удалось прийти к какому-либо соглашению, а потому она расторгла нашу помолвку.
Принц ничуть не удивился, он так и знал, что Бернгард непременно найдет средство получить свободу, только не думал, чтобы это случилось так скоро. Они торопились — и он, и Сильвия!
— В самом деле? — холодно заметил он. — Что мне сказать вам? Выразить свое соболезнование или же поздравить?
— Ваша светлость!.. — с негодованием вскрикнул молодой человек.
— Прошу вас, не волнуйтесь! Я взглянул на дело с точки зрения ваших родственников; они, без сомнения, сделают последнее. Они не могли помешать вашему выбору, но никогда не признавали его; теперь же расторжение помолвки исключает необходимость отречения от Гунтерсберга, и он останется за Гоэнфельсами.
— Я не думал при этом ни о дяде, ни о Гунтерсберге, — резко возразил Бернгард, — они не имеют никакого отношения к этой развязке, которой я искал меньше всех. Прошу вас верить мне на слово!
Он с трудом сдерживался; при других обстоятельствах замечания Зассенбурга, вероятно, привели бы к весьма неприятным объяснениям; молодой Гоэнфельс был не из таких, чтобы позволить так обращаться с собой, но перед этим человеком он чувствовал себя виноватым; он похитил у него любовь его невесты, хотя принц, как он думал, не подозревал об этом. Альфред Зассенбург был для него неприкосновенен. Поэтому Бернгард отвернулся, крепко стиснув зубы, и стал смотреть в глубину долины.
Сегодня туман не заполнял ее. Вершины с их обледенелыми зубцами, обширное поле глетчера на заднем плане, нагроможденные кругом камни — все было видно отчетливо, но казалось застывшим, холодным под свинцовым небом однообразного серого цвета. В тот раз порывы ветра, движение облаков и проблески отдельных случайно прорывавшихся солнечных лучей создавали видимость жизни в этой пустыне; сегодня же среди царившего здесь покоя единственными проявлениями жизни были шум потока и грохот водопада у самого глетчера.
Принц и Бернгард замолчали; они испытывали гнетущее чувство, которое навевала эта пустыня. Бернгард подошел к рунному камню и стал смотреть на его выветрившуюся мшистую поверхность. Поведение Зассенбурга казалось ему необъяснимым; он не знал о признании Сильвии и чувствовал, что если разговор и дальше пойдет в том же тоне, то он будет не в силах сохранить самообладание. Он не видел, что злой огонек, тлевший в глазах Альфреда, вдруг разгорелся в яркое пламя и что его пальцы, все еще не отрывавшиеся от курка, зашевелились, в то время как он опять заговорил:
— Вы, кажется, изучаете эти руны, таинственные знаки, которые не могут прочесть глаза смертного? Но, может быть, вы из числа тех посвященных, для которых надпись ясна и понятна и которые читают в ней свою судьбу? Так, по крайней мере, говорит древняя сага.
— Да, так говорит сага, — угрюмо подтвердил Бернгард.
— В таком случае берегитесь! Завещание Тора не приносит счастья. Древний бог грома был суровым мстителем. Он сбросил вниз вершину горы и уничтожил тех, кто изменил ему и покинул его. Он имел право так поступить, и закон мести действует и в наши дни.
— Здесь, на севере, может быть! — Бернгард вспомнил ту минуту, когда вырвал руль из рук Гаральда Торвика. — Здесь есть дикие, необузданные натуры, которые, не задумавшись, поставят на карту даже собственную жизнь и счастье, когда речь идет о том, чтобы погубить врага. Я знаю такие примеры.
Он все еще не оборачивался, иначе заметил бы, что в душе человека, стоявшего в нескольких шагах от него с ружьем в руках и готового спустить курок, происходило что-то ужасное. Этот человек, родившийся в высших кругах общества и всю жизнь связанный с ним образованием и воспитанием, был весь охвачен стихийным порывом, демонической силой, перед которой умолкал рассудок. Его глаза метали молнии; песня гибели и уничтожения звучавшая здесь в шуме бешеного потока, нашла дорогу к его ушам.
— Да, мы, цивилизованные люди, не знаем этого, — сказал он, причем его губы дрогнули как будто злой насмешкой. — Но некоторые из нас тоже поднимаются сюда, в Исдаль, и ищут ответа на свои вопросы в рунах судьбы. Одному они предскажут жизнь, другому — смерть. Никто ведь не знает, насколько он близок к смерти, не правда ли?
— Довольно нам играть комедию друг перед другом! — раздраженно произнес Бернгард. — Почему вы не говорите прямо? Вы знаете, что здесь случилось, иначе я не могу объяснить себе ваши слова. Вам известно место, где умер мой отец.